Через три года матери Франсин позвонила подруга, жившая в нескольких милях от нее. Она хотела, чтобы та пришла на местный рынок, причем срочно. Мать Франсин не знала, что случилось, но поспешила изо всех сил.

И там ей сказали, что на рынке найдена женщина. Она истощена и ни на что не реагирует, не выходит из угла, сидит на корточках, опустив голову и закрыв лицо руками. Женщиной оказалась Франсин Иллеус.

Мать забрала ее домой и пыталась помочь, но дочь была как мертвая. Тело было на месте, а духовного начала почти не осталось. Различные доктора и психиатры проводили время с Франсин, но прогресс был мизерный.

Повинуясь безотчетному порыву, мать Франсин эксгумировала гроб. Она должна была убедиться, что эта женщина – чуть лучше ходячего трупа – в самом деле ее дочь. Да, у женщины был такой же шрам на лбу, как у ее дочери. Да, они были похожи. Да, другие люди признали в ней Франсин. Но она должна была убедиться.

Когда гроб извлекли из земли, он был тяжелый. Ворчали, что слишком тяжелый, чтобы быть пустым. Все больше сомневаясь, мать Франсин попросила открыть его. И когда последний гвоздь вытащили из дерева, крышку подняли и отложили в сторону, гроб вовсе не был пуст. Он был полон камней.

Деревья

Прогулка в роще напомнила ему о сне. Стакли привык к деревьям, как и идущий рядом с ним Калеб. Ведь он зарабатывал на жизнь, ухаживая за садом, так что деревья были, в самом прямом смысле, его жизнью. Но сейчас, шагая среди них с такой целью… он чувствовал себя не в своей тарелке.

И снова его мысли вернулись к тому сну, с которого все началось. Сон, от которого мужчина, вздрогнув, проснулся с ощущением паники. Ужас ошеломил и придавил его, как мешок камней на плечах.

Сон был о разорении, потере и несчастье. Половина его сада засохла и погибла. Половина смысла его жизни. Половина богатства. Весь в испарине, с тяжелым сердцем, он сидел на соломенном тюфяке, пытаясь убедить себя, что это всего лишь сон.

В конце концов, этого не произошло, не так ли?

Он и Калеб брели среди деревьев, и теперь его мысли были о Саре, которая ушла первой восемнадцать месяцев тому назад. Однажды после полудня она дошла до старого кладбища, как делала до этого много раз. Там читала книги и мечтала. Откидывалась на старые валуны и отправлялась в мир своих мыслей и поэтических грез.

Лихорадка охватила ее тело как лесной пожар, и, прежде чем Стакли осознал это, она вернулась на кладбище. Но в этот раз осталась там. Без поэтических сборников. Без мечтаний. Без размышлений на свежем весеннем воздухе. Сара ушла безвозвратно.

Деревья вокруг Стакли и Калеба стали реже. Прямо как его семья. Один за другим его дети подхватывали какую-то заразу. Никогда двое сразу; нет, это было бы слишком просто. Одна ночь мучений и горя из-за полудюжины сыновей и дочерей была бы тяжелой, но в целом терпимой.

Но для него череда потерь растянулась. Сначала дочь. Потом сын. Потом другая. И другой. Один за другим, его сад отмирал. Лихорадка и тяжесть в груди. Бледная кожа, больше похожая на кость, чем на плоть. Они уходили по очереди. И с каждой смертью отмирала часть его самого.

Теперь деревьев вокруг не было. Они остались позади. Перед ними было расчищенное место, и за ним – низкая каменная ограда. И, пока они медленно брели по траве, Стакли не мог не думать о своей жене, которая умирала в их доме. Кроме нее, у него никого больше не было, и вот она уходила тоже.

Но он знал, что делать. Знал, как ей помочь. Узнал это, слушая деревья. Каждый шептал, уходя. Каждый ребенок говорил одни и те же слова сквозь пелену жара и истощения. Всегда одни и те же слова… всегда одни и те же.

– Я ее вижу, – говорил ему каждый из них.