Казалось бы, какое отношение имеет эта история и к Леонардо да Винчи, и к копии «Тайной вечери»?

Стендаль в той же «Истории живописи» пишет:

«Мне могут заметить, что по поводу искусства я говорю о посторонних ему вещах…»

Стендаль часто пишет о «постороннем», касаясь собственного века, личных воспоминаний, даже мимолетных впечатлений. Они тоже по его логике имеют отношение к искусству.

Мне жаль, что никто после Стендаля не додумался истолковывать уровень развития изобразительных искусств страстями, характерами, нравами эпохи и прочими «посторонними вещами».

«Метод Стендаля» помог бы нам, наверное, лучше понять и французскую живопись XVIII века, и импрессионистов, и абстрактную живопись XX века.

Углубляясь в историю итальянского Ренессанса, рассказывая о первых его великих мастерах — Никколо Пизано, Чимабуэ, Джотто, Стендаль замечает:

«Страсти — это необходимое условие и вместе с тем содержание искусства — уже существовали».

И, верный избранной им логике, тут же рассказывает в трех строках историю о том, как в 1293 году во Флоренции, то есть до начала первого века Ренессанса, Джано делла Белла, оскорбленный одним дворянином, устраивает во имя свободы заговор, который увенчивается успехом. И печально уточняет:

«В 1816 году феодальная Германия такой высоты еще не достигла».

Феодальная Германия — это канун нарождающегося мощного мира европейской бюрократии, убивающей и страсть, и характеры.

Это канун мира Кафки.

Может быть, Стендаль был первой личностью в истории европейского духа, ощутившей тайный, безотчетный страх перед ужасами мира Кафки, — отсюда его тоска по сильным характерам, безбоязненно и бездумно разрывающим ту или иную враждебную для них ситуацию. Как бесподобно даже это: «Ночью я, к сожалению, не думал о том, что буду утром убит посреди пира соперников и недругов!»

Я испытываю особую склонность к подлинным документам и поэтому обращусь сейчас к двум самым достоверным источникам: к записям Стефано Инфессуры, в которых отражены нравы XV века, и к дневнику Иоганна Бурхарда. (Не надо путать с историком культуры XIX века Якобом Буркхардтом, написавшим классическую «Культуру Италии в эпоху Возрождения».)

Убийство не только не вызывало возмущения, горестного удивления или раскаяния, но было — иногда — событием радостным, торжественным.

«В лето 1424 года, второго июня, недалеко от Аквилы был убит полководец Браччио да Монтоне; по случаю убийства врага папы в Риме было большое торжество с увеселительными огнями и танцами. Римляне с факелами, на лошадях явились сопровождать синьора Джордано Колонна — брата папы…»

Убивали в то время порой с жестокостью одновременно и утонченной и варварской.

В записях Инфессуры то и дело мелькают строки:

«Были казнены… были обезглавлены… ему отрубили голову, ему отрубили руки, повесили его и затем четвертовали».

Убивали побежденных и убивали победителей.

Убивали за измену и убивали за верность.

Убивали тех, чья беспомощность делала их легкой добычей.

Убивали тех, чья могущественность вызывала опасения.

Убивали тех, кто с охотой участвовал в убийствах, и убивали тех, кто не желал участвовать в убийствах.

Убивали кардиналов.

Убивали обыкновенных горожан.

Убивали художников.

И убивали конюхов.

Детей убивали наравне со взрослыми.

Женщин наравне с мужчинами.

Стариков убивали тоже.

Люди исчезали таинственно, как в «Мастере и Маргарите», фантасмагория социальных страстей со всеми ее «чудесами» стала повседневностью и никого не удивляла…

Рафаэль уже родился…

Отмщенная жестокость казалась чудом, потому что обычно жестокость вознаграждалась.