Женщина пинком отшвырнула с дороги нечто, лежавшее поперек вспоротой сорняками булыжной мостовой. Нечто зашевелилось, раздался хриплый рев. Из оконного проема кирпичного строения выдвинулась продолговатая бородавчатая морда:

– Ты пнула мой хвост!

С женщиной опять начали происходить превращения: ее тело, сохранив прежние очертания и плавные изгибы, мгновенно покрылось серебристой чешуей, ощетинилось длинными острыми шипами, на концах пальцев появились когти‑лезвия.

– Твой … хвост валялся у меня под ногами, Келнарун. Скажи спасибо, что я на него не наступила!

Келнарун. Сей бог обладал воистину мерзким нравом: он часто прятался в заброшенных постройках, а хвост выставлял наружу, дожидаясь, когда кто‑нибудь наступит на него или запнется. Подкараулив рассеянного прохожего, он набрасывался на несчастного с обвинениями в богохульстве и требовал, во искупление греха, дорогих даров и жертвоприношений.

– Ты пнула мой хвост, Нэрренират!

Богиня – ее лицо все еще оставалось человеческим – насмешливо улыбнулась:

– Я думала, это какой‑то дерьмовый хлам, выброшенный за ненадобностью.

– Ты не думала, что это хлам! Ты знала, что это мой хвост!

Келнарун зашипел от ярости и полез из оконного проема на улицу, но вдруг остановился, словно что‑то его не пускало. Ящероподобное серое тело конвульсивно задергалось.

– Отпусти! Сейчас же отпусти мой хвост! Он мой, никто не смеет его трогать!

Хвост, похожий на суковатую палку, словно прилип к мостовой. Нэрренират довольно расхохоталась:

– Твой, говоришь? Почему же ты не способен его контролировать?

– Немедленно отпусти!

– А бантик на хвост хочешь?

На хвосте появился аляповато‑пышный атласный бант, вроде тех, что хозяева иногда повязывают породистым собакам и зильдам.

– Ты чего! – в панике взвизгнул Келнарун. – Смертные увидят!

Бант исчез. Опять появился. Опять исчез. Через секунду появилось сразу два банта. Божества боролись за контроль над хвостом.

– Н‑да, Келнарун… – задумчиво протянула богиня. – Когда я создаю себе хвостатое тело, я, по крайней мере, контролирую его полностью… Так что прими мои соболезнования!

Келнарун зарычал и отчаянно дернулся, развалина заходила ходуном. Посыпались кирпичи.

– Ты слишком много мнишь о себе, Нэрренират! А смертные перестали тебе поклоняться! Тебе больше не приносят жертвы, об этом все знают!

Нэрренират тоже зарычала, изваянное из лунного мрамора женское лицо превратилось в гротескно‑жуткую оскаленную морду. Келнарун наконец‑то сумел освободить свой хвост из незримого захвата и вывалился из окна на мостовую. Богиня полоснула его по горлу когтями. Он ударил ее лапой, однако напоролся на шипы и взревел от боли.

Не выходя из тени, Шертон отступил в переулок меж двух развалин. Позади раздался скрип гравия. Обернувшись, он увидел женщину с корзиной, полной пустых глиняных бутылок, и подростка лет четырнадцати. Женщина испуганно щурилась, вглядываясь в мечущиеся посреди улицы нечеловеческие силуэты.

– Уходите отсюда, – посоветовал Шертон.

Хлестнув Нэрренират хвостом по щиколоткам, Келнарун сбил ее с ног, но та перекатилась, вскочила и нанесла ему новый удар по горлу. Брызнула черная кровь.

– Это мое тело! – зарычал Келнарун. – Не смей его портить, не ты его создавала!

– Уходите, живо! – повторил Шертон, обернувшись к женщине и мальчишке. – Это боги.

– Тогда помолиться надо бы, – возразила женщина, аккуратно ставя корзину на мостовую. – Может, чем и оделят… – С кряхтением опустившись на колени, она забормотала: – Всеблагие милостивцы, преклоните свой слух ко мне, грешной и недостойной! Избавьте меня от всякой хвори, и пошлите мне прибытка в деньгах, и покарайте всех, кто на меня, беззлобную, черную злобу держит…

Келнарун ревел и бешено молотил хвостом, а Нэрренират скользила вокруг нею размазанным серебристым пятном, пригибалась и отскакивала, уходя от ударов, да еще издевалась:

– Эй, ты разучился перемещаться в трехмерном пространстве? Заставь, наконец, свое толстозадое тело двигаться, достань меня!

Во все стороны летели ошметья сорняков и осколки кирпича.