|
Грамер вел себя странно, вроде бы прощался со мной, но никак не мог встать и уйти. Я решил, что он попросту жалуется мне на судьбу, ведь я один во всем санатории знаю, кто он такой. Что же ему, к психиатрам идти со своей сломанной жизнью? — Для кого? — повторил он. — Как для кого? Для всех производителей оружия, для всех отраслей военной промышленности. Повытаскивают из библиотек старые планы и чертежи. Сначала восстановят несколько классических устройств, ракет, а потом возьмутся за воскрешение компьютерных трупов. Ведь вся hardware [аппаратура (англ.)] в сохранности, как хорошо законсервированная мумия. Только software [программное обеспечение (англ.)] черти забрали. Подожди пару лет. Сам увидишь. — История никогда не повторяется в точности, — заметил я и, не спрашивая, долил ему бурбона. Он выпил до дна и не поперхнулся, только лысина слегка покраснела. В солнечном луче, падающем через окно, играли маленькие блестящие мушки. — Проклятые мухи, конечно же, не пострадали, — мрачно произнес Грамер. Он глядел в сад, где больные в цветных шлафроках и пижамах как ни в чем не бывало плелись по аллейкам. Небо было голубое, солнце сияло, ветер шевелил кроны больших каштанов, и поливочные фонтаны мерно вращались, сверкая радугой в брызгах рассыпающейся воды. А в это время один мир рухнул и навсегда уходил в прошлое, и следующий еще не народился. Я не стал делиться с Грамером этой мыслью, посчитав ее слишком банальной. Только разлил по стаканам остаток спиртного. — Хочешь напоить меня, — проворчал он, но выпил, отставил стакан, наконец поднялся, набросил пиджак на плечи и остановился, взявшись за ручку двери. — Если что-нибудь припомнишь, ты знаешь что... напиши. Сравним. — Сравним? — повторил я, как эхо. — Потому что у меня, в частном порядке, есть мыслишка на этот счет. — Из-за чего я оказался на Луне? — В известной степени, да. — Так скажи. — Не могу. — Почему? — Не положено. Принимал, того... присягу. Дружба дружбой... Мы с тобой были по разные стороны стола. — Но ведь стол исчез. Не будь таким службистом. В конце концов я могу дать слово, что все останется в тайне. — Ишь какой добрый! Напишешь, издашь и будешь уверять, что это память к тебе вернулась. — Ну тогда давай вместе. Шесть процентов моих гонораров. — Под письменное обязательство? — Разумеется. — Двадцать процентов! — Ну, это ты хватил лишку. — Я? — Без тебя догадываюсь, что ты можешь мне сказать. — А? Он забеспокоился. Видно, слишком много глотнул знаний и слишком мало настоящей выучки. Я подумал, что он не слишком подходил для своей профессии, но решил ему об этом не говорить. Все равно он собрался на пенсию. Грамер тем временем закрыл приоткрытую было дверь, выглянул, скорее по привычке, в окно, присел на край стола и почесал за ухом. — Ну, скажи... — пробормотал он. — Если скажу, не получишь и цента. За его спиной зеленели сады. По аллее на инвалидной коляске ехал старый Паддерхорн с полуметровой ложкой в руке, держа ее, как древко знамени. Санитар, который вез коляску, курил его сигару. В нескольких шагах за ними шел телохранитель Паддерхорна, в одних шортах, мускулистый, бронзово-загорелый, в белой шляпе с большими полями, уткнувшись на ходу в цветной комикс. На полурасстегнутом поясе болталась кобура и била его по бедру. — Ну, говори или прощай, старина, — предложил я. |
