Но есть другой вид одиночества индивида в составе группы. Тот, в котором нахожусь я. Это одиночество определяется здравомыслием. Или интеллектом. Или осведомленностью.

На языке холодных фактов это звучит так: я, здравомыслящий человек, нахожусь в обществе умалишенных.

Но одна важная особенность ситуации заключается в том, что индивидуально каждый в обсерватории в здравом уме точно так же, как я. Однако в коллективе – все они ненормальные.

На то есть причина, ею, кстати сказать, и объясняется мое присутствие в обсерватории.

Я наблюдаю за персоналом, веду записи о его поведении и передаю информацию на Землю. Работа не из приятных, как не трудно представить.

Один из членов персонала – моя жена, за которой я тоже должен наблюдать, собирать шпионские сведения и вести, так сказать, историю болезни.

Мы с Клэр больше не ладим. Между нами не бывает бурных сцен; мы достигли определенной стадии враждебности и на том остановились. Я не хочу распространяться о малоприятных стычках между нами. Стены кают жилого блока очень тонкие, поэтому любому озлоблению приходится давать выход почти в полном молчании. Такими нас сделала обсерватория; мы продукт внешних обстоятельств. До обсерватории мы жили в согласии; возможно, возвратившись домой, мы снова помиримся. Но в данный момент – что есть, то есть.

Сказано достаточно.

Но Клэр плакала… и пришла ко мне.

Я пропустил ее в кабинет.

– Дэн, – сказала она, – история с этими детьми ужасна.

Это все расставило по местам. Когда Клэр входила, я еще не знал, пришла в мой кабинет жена или сотрудница обсерватории. На этот раз она была сотрудницей.

– Знаю, знаю, – ответил я, насколько мог успокаивающим тоном, – но будет сделано все возможное.

– Я чувствую себя здесь такой беспомощной. Если бы я могла что‑то предпринять.

– Что говорят другие об этой новости?

Она пожала плечами:

– Мне сказала Мелинда. Кажется, она была очень расстроена. Но не…

– Не так сильно, как ты? Но ведь она не так уж много занималась детьми. – Я догадывался, что когда история с детьми беженцев дойдет до моей жены, она очень расстроится. До отправки со мной в обсерваторию Клэр служила в системе благотворительной опеки детей. Теперь в ее обязанности входило изучение внешнего облика детей гуманоидов.

– Надеюсь, там проявят должную ответственность, – сказала она.

– Ты слышала новые подробности? – закинул я удочку.

– Нет. Но Мелинда сказала, что Джексон, доктор, с которым она работает, говорил, будто власти Новой Зеландии обратились в Организацию Объединенных Наций.

Я кивнул. Днем раньше я слышал об этом от Клиффорда Мэйкина, арахнолога. Сегодня я ожидал половодья дальнейших подробностей.

Я спросил:

– Ты слышала о пожаре в Нью‑Йорке?

– Нет?

Я рассказал ей, по существу в тех же деталях, что слышал в изложении Торенсена.

Когда я закончил, она некоторое время молча постояла, склонив голову, словно разглядывала носки своих туфель.

– Хотелось бы вернуться домой, – вымолвила она наконец. Теперь в кабинете была моя жена.

– Мне тоже, – поддакнул я. – Как только закончим…

Она оборвала меня взглядом. Мы оба знали, что прогресс в работе не имеет никакого отношения к продолжительности нашего пребывания в обсерватории. Во всяком случае я‑то совершенно ничего не делал для ускорения работы. Один я из всего штата обсерватории не вносил в нее ни грана.

– Забудь об этом, Дэн, – сказала она.