Кристофер Прист. Мир реального времени
Пусть эти чисто технические аспекты нашей жизни к делу не относятся, но они служат иллюстрацией педантизма и апатии, которые мы выработали совместными усилиями за время работы в обсерватории. Жилые каюты сооружены по периферии обсерватории таким образом, чтобы каждая имела хотя бы одну стену, обращенную в пустоту. По мере переноса обсерватории с места на место, напряжение конструкций привело к образованию трещин во внешней оболочке. В каюте, которую я занимаю с женой Клэр, двадцать три трещины, через любую из которых может уйти весь воздух, если их периодически не осматривать и не герметизировать. Большое количество трещин очень типично; нет ни одной каюты, где их нет хотя бы полдюжины. Самая большая трещина образовалась ночью, когда все спали, и хотя мы позаботились о предупредительной сигнализации на случай падения давления, к моменту пробуждения уже серьезно пострадали от кислородного голодания. Эта трещина распространилась на несколько кают, после чего часть персонала стала настаивать, чтобы мы оставили жилой отсек и организовали ночлежку в одном из общественных помещений. Из этой затеи ничего не вышло: апатия и скука, эти две беды‑близняшки, живут в обсерватории душа в душу. Ко мне в кабинет вошел Торенсен и бросил на стол написанный от руки отчет. Торенсен крупный, неприятного облика мужчина с некрасивыми манерами. Он придает большое значение общественной стороне жизни обсерватории; ходят слухи, будто Торенсен – алкоголик. В нормальных обстоятельствах подобные вещи никого особенно не беспокоят, но когда Торенсен напивается, он становится грубым и шумным. В трезвом состоянии он медлителен и буквально ни на что не реагирует. – Вот, – сказал он. – Наблюдался цикл воспроизводства в одной из эхинодерм. Не пытайтесь понять. Главное вы ухватите. – Спасибо, – ответил я. Мне не впервой сталкиваться с интеллектуальным снобизмом некоторых ученых. Я единственный неспециалист в обсерватории. – С этим надо разобраться сегодня? – Решайте сами. Не думаю, что кто‑нибудь ждет эти результаты. – Сделаю завтра. – Прекрасно. – Он повернулся, чтобы уйти. – Я получил вашу ежедневную депешу, – сказал я. – Возьмете? Он повернулся к столу. – Давайте. Я наблюдал за ним, пока Торенсен без интереса быстро пробежал глазами эти две или три строки распечатки, хотя у меня не было четкого представления, что мне это даст. Некоторые не читают их при мне, а просто кладут в карман, чтобы ознакомиться с ними без свидетелей. Ожидалось, что читать распечатки они будут именно наедине, но не все реагируют одинаково. Торенсен, вероятно, меньше других беспокоится о доме или мало им интересуется. Я подождал, пока он закончит. Затем сказал: – Вчера здесь был Мариот. Он говорит, что в нью‑йоркском пожаре погибло семьсот человек. Глаза Торенсена загорелись заинтересованностью. – Да, я тоже слышал об этом. Вам известно что‑нибудь еще? – Только то, что сказал Мариот. Вероятно, это было многоквартирное здание. Огонь вспыхнул на четвертом этаже и никто не сумел вырваться с верхних. – Разве не впечатляет? Семьсот человек разом. – Ужасное несчастье, – сказал я. – Да, да. Ужасное. Но не такое, как… – Он склонился над столом, вцепившись руками в его кромки. – Вы слышали? Где‑то в Южной Америке был бунт. Полагаю, в Боливии. Были вызваны войска, события вышли из‑под контроля и погибло около двух тысяч человек. Для меня это было новостью. – Кто вам сказал? – спросил я. – Не помню. Кажется, Норберт. – Две тысячи, – повторил я. |
