— И все это на голодный желудок? Как насчет завтрака? Я голодна… и хочу пить.

— Еды нет, — он потряс флягу; воды в ней оставалось на дне. — Воды мало, а она нам еще понадобится.

— Мне она нужна сейчас, — коротко сказала Леа. — У меня настоящий коровник во рту, и я вся высохла, как бумажный лист.

— Один глоток, — после недолгого колебания сказал он. — Это все, что у нас есть.

Леа выпила этот глоток, прикрыв глаза от наслаждения. Потом он завернул крышку фляги и запихнул ее в мешок, так и не выпив ни капли. Они начали подниматься на первую дюну — и к середине подъема взмокли от пота.

В пустыне не было жизни. Они были единственными существами, которые двигались под этим безжалостным солнцем. Их тени словно бы указывали путь, стелясь перед ними; чем короче становились тени, тем нестерпимее становилась жара. Она наваливалась на Леа невыносимой тяжестью, пригибая ее к раскаленному песку. Волосы девушки слиплись, горячий пот заливал глаза. От яростного света солнца она почти ослепла. Леа опиралась на твердую, словно из камня выточенную руку Брайона, а он упорно шел вперед, не обращая внимания на жуткое пекло.

— Интересно, может, эти штуки съедобны или запасают воду впрок?..

Голос Брайона звучал глухо и, казалось, царапал слух. Леа проморгалась и, прищурившись, взглянула на кожистое образование на вершине дюны. Сложно было сказать, растение это или животное. Размерами оно было с голову взрослого мужчины, сморщенное и серое, как высушенная груша, да к тому же утыканное толстыми колючками. Брайон пнул непонятную штуковину носком ботинка. Им удалось разглядеть что-то белое, толстое, похожее на корень, уходящий в глубь дюны. Потом серая штуковина сжалась, втягиваясь глубже в песок. В тот же миг что-то тонкое и острое вырвалось из складок серой кожи, ударило в ботинок Брайона и мгновенно втянулось назад. На твердом пластике осталась царапина, в которой поблескивали капельки зеленой жидкости.

— Яд, должно быть, — заметил Брайон, зарываясь носком ботинка в песок. — Эта штука слишком злобная, чтобы с ней связываться без особых на то причин. Пошли лучше.

Полдень еще не наступил, когда Леа упала. Она очень хотела идти вперед, но тело ей больше не повиновалось. Тонкие подметки туфель не защищали от раскаленного песка, и ее ноги превратились в сплошную рану. Воздух, который она хватала ртом, как выброшенная на берег рыба, вливался в ее легкие расплавленным металлом, и губы трескались от жара.

С каждым ударом сердца кровь начинала пульсировать в ушибленном виске, пока ей не стало казаться, что ее голова сейчас расколется на части. Она разделась, скинув с себя все, кроме туники, хотя Брайон и настаивал на том, что нужно защищать тело от прямых лучей солнца, и теперь тонкая ткань, пропитанная потом, облепила ее тоненькую фигурку. Она рванула тунику на груди в тщетном усилии вздохнуть. Не было спасения от чудовищного бесконечного жара, и не было спасения в этом адском пекле…

Хотя раскаленный песок немилосердно жег ее ладони и колени, подняться она не могла. Ей пришлось напрячь все свои силы, чтобы не рухнуть на песок. Глаза ее закрывались, перед ними плясали огненные круги.

Брайон, увидев, что она упала, поднял девушку и снова понес на руках, как это было ночью. Прикосновение к ее телу едва не обожгло его руки. Ее кожа стала ярко-розового цвета, туника на груди была разорвана, и обнаженная грудь вздымалась и опадала в такт неровному дыханию. Вытерев вспотевшую ладонь от соленой влаги и налипшего песка, Брайон коснулся кожи девушки и ощутил зловещий сухой жар. Налицо все симптомы теплового удара. Сухая обгоревшая кожа, прерывистое дыхание, температура.

Брайон ничего не мог сделать, чтобы защитить девушку от жары. Он отмерил крохотную порцию воды и влил ей в рот; Леа конвульсивно сглотнула.