Наконец вождь вышел из хижины и сказал толпе:

— Моя женщина мертва.

— Что?! — Джеймс развернулся и бросился в хижину. То, что он увидел, заставило его остановиться на полпути.

Люсиль сидела у изголовья Гачику, держа над ее лицом конус с эфиром, в то время как Грейс, склонившись, колдовала над телом женщины. Она уже сделала разрез; простыни были насквозь пропитаны кровью.

— Ты загородил свет, — сказала Грейс, и Джеймс отошел в сторону.

Ему доводилось и раньше видеть кровь, наблюдать за работой военных хирургов, даже присутствовать на родах, тем не менее увиденное потрясло его до глубины души.

Руки Грейс действовали быстро и проворно. Мелькали резиновые перчатки, она брала инструменты, использовала и бросала их, хватала полотенца, губки, резала и шила. Воздух в хижине, пропитанный эфирными парами, был горячим и опьяняющим. Люсиль спокойно регулировала подачу анестезии, в то время как Грейс работала в таком напряжении и с такой концентрацией, что ее блузка промокла от пота.

Джеймсу казалось, что операция тянулась многие часы, хотя на самом деле она была сделана очень быстро — иного выхода не было. Как только извлеченный из утробы матери ребенок оказался в руках Люсиль, нужно было заняться остановкой кровотечения и сделать все, чтобы Гачику выжила. Джеймс с восхищением наблюдал за быстрой и слаженной работой двух женщин: складывалось впечатление, что они проделывали подобное вместе уже сотни раз. Головы были склонены над роженицей, руки энергично двигались. Когда последний шов был сделан и Люсиль похлопала Гачику по лицу, пробуждая ее от наркоза, Джеймс осознал, что простоял всю операцию, вжавшись в грязную стену хижины, из-за чего у него ужасно болела спина.

Наконец Грейс повернулась и посмотрела на него. В ее глазах стояли слезы: что их вызвало, он не знал.

— Джеймс, — прошептала она, и он бросился к ней.

— Она выживет?

Грейс кивнула головой и прижалась к нему. Она дрожала в его объятиях; от ее кожи пахло йодом и лизолом. Затем она взяла себя в руки и вышла на солнечный свет. Толпа в ужасе забормотала: было нарушено самое грозное табу.

— У тебя дочь, — сказала Грейс Матенге, — и твоя жена жива.

Он отвернулся.

— Да послушай же меня! — закричала она.

— Ты лжешь!

— Пойди и посмотри собственными глазами.

Матенге метнул взгляд в сторону хижины, а затем снова посмотрел на Грейс. Сейчас он должен был продемонстрировать свое превосходство над этой сующей свой нос куда не следует мцунге, которая нуждалась в хорошей порке. Он пристально смотрел на Грейс, доходившую ему до плеча, сверху вниз, пытаясь испугать ее своей силой. Во времена великих войн его отец похитил много женщин из племени масаи и подчинил их себе, используя тот же метод, что Матенге сейчас, стремясь сломить эту мемсааб.

К его величайшему негодованию, она отвечала ему тем же.

В это время Люсиль вымыла ребенка и укутала его в маленькое одеяльце. Когда она направилась к двери, Джеймс остановил ее:

— Почему бы не показать ребенка отцу? Когда Матенге увидит…

— Он убьет его. Отец должен сам войти в хижину. Это древняя традиция кикую.

Люсиль поднесла ребенка к спящей Гачику и положила его на грудь. Выйдя на улицу, Джеймс и Люсиль увидели подбегающих к хижине мужчин, в руках которых были пилы и топоры.

Джеймс почувствовал, как встали дыбом волосы.

— Боже милосердный, — прошептал он, — нам нужна полиция.

В толпе произошло какое-то движение, люди расступились, и в середину вышла старуха Вачера.