И споткнулся, как будто мне в грудину аккумулятором от моего пикапа прилетело.

Потому что вот это хныканье раненого котенка издавала сама Мари.

Девчонка плакала.

Не напоказ, не истерично, не для того, чтобы заставить обратить на себя внимание.

Но так горько и обреченно, с такой тоской и непроходимой безнадежностью, с такой болью в покрасневших глазах, что в голове опять всплыла недавняя мысль: «Убить урода, который обидел».

— Кто? — с силой выдавил из себя вопрос.

— Что? — Рыжая так удивилась вопросу, что аж икнула, и тут же шумно высморкалась.

— Обидел кто? — уточнил я. — Братья или из киношников?

— И что ты сделаешь? — горько усмехнулась кудряшка.

— С братьями — любым из них — поговорю по-свойски, так, чтобы поняли. Киношники… ну, тоже поговорю. В последний раз. В самый последний. После уже разговаривать не смогут.

— Смотри ты, защитник какой. Ничего ты ему не сделаешь. — Мари отвернулась, нарочито тщательно роясь в сумочке.

— Ну и зря ты так думаешь. Нет неприкосновенных. Для меня нет.

— Есть, — пробубнила упрямица.

— И кто же это такой крутой тут завелся? — Не, она серьезно думает, что мне будет взападло побеседовать с кем бы то ни было? По-своему? По-мужски. Так, чтобы понял.

— Хочешь познакомиться? — продолжала ковыряться в своей безразмерной сумке-бауле уже вроде как немного успокоившаяся гавкучка. О, уже даже слышу знакомые нотки вечного яростного спора, которые ее голос приобретает в каждой беседе со мной.

— Да не откажусь, — продолжил я гнуть свою линию.

— На. Знакомься, — она вручила мне какой-то плоский предмет. Планшет, что ли?

Потянулся через стол, улавливая такой знакомый аромат огнегривой растрепы, взял в руки предлагаемое. Развернул к себе.

Зеркало.

Не понял.

— Это что?

— Это не «что», а «кто». Это и есть причина моего… ну, назовем так, не радужного настроения.

— С хера ли? — выпал в осадок я.

— Ты серьезно об этом спрашиваешь? Да ты мне беспрерывно жизнь отравляешь! В упор очевидного не замечаешь! — Мари вскочила, встав передо мной и дерзко вскинув подбородок.

Даже в приглушенном освещении каморки я заметил, что ее ресницы слиплись в мокрые стрелочки, потемнели и, кажется, загнулись еще сильнее, отчего глазищи стали казаться ярче. Черт! Я и без того чуть на спотыкался каждый раз, нарываясь на ее прошивающий от мозга до яиц взгляд. Эта мелочь термоядерная — как безотказный электрошокер для моего бедного члена. Только он, бедняга, решит прикинуться дохлым, и тут же — тыдыщ! или натыкаюсь на нее где, или картинка какая-нибудь похабная долбанет в мозг с ее участием. И здравствуй, сука, мгновенный стояк.

— Так я отравляю или в упор не замечаю? — склонился я, сближая наши лица. Кто бы мне сказал на хрена? Идея — хуже не придумаешь, но внезапно думать мне стало нечем. — И уж не себя ли ты очевидным называешь? Кнопка языкатая.

Тоже мне, росту полтора метра в прыжке, очевидность нашлась.

Запах ее кожи и кучеряшек вероломно прорвался прямиком в мой разум, вдруг сделав черепушку пустой до звона, от которого заложило уши. И меня подхватило и поволокло, как бешеным потоком ветра по тоннелю, который закончился как раз на припухших, искусанных губах моего многодневного искушения и гадкой ночной суккубки, что выдоила из меня за это время едва ли не море спермы.

Мари еще что-то говорила — кто бы слушал — но я столкнул наши рты, за долю секунды дойдя до ручки от желания ощутить снова ее вкус.