– А нам нужны пушка и танк? – спросил Эрик.

– Про танк не скажу, а этот приятель может пригодиться. – Опустив детали на стол, Абалаков нежно погладил броневой колпак. – Ну, так будешь помогать?

– Не сердись, Петрович, у меня другие планы. В город собрался, в кабак цартели. Думал, ты со мной поедешь.

– Хмм... – Абалаков взялся за электронный щуп и стал водить им над обломками УБРа, одновременно поглядывая на голографическую схему, вспыхнувшую в воздухе. – В кабак, значит, к буянам-художникам... И что ты там забыл, в этом вертепе порока и разврата?

– Как что? Мы ведь хозяину денег дали, а он обещал сыскать Ххешуша... того Ххешуша, который книхов нарисовал!

– Дырку в заднице то есть, – уточнил Петрович. – Ну, поезжай, поезжай, а мне, извини, недосуг. Поезжай, но если этот припрется... как его... из Куршутбама...

– Шаххаш’пихи, – подсказал Эрик.

– Вот именно. Если припрется, веди себя с ним обходительно. Иными словами, политесно.

– Это как же?

– Что я тебя, дипломата, учить должен? Не прекословь, слушай внимательно, запоминай, а разрешит, так запиши беседу. Помни, кто он и из какой конторы... Вдруг скажет нечто интересное.

Эрику вспомнилось, как смотрел на него Шаххаш’пихи, покидая кабак. Воспоминание было неприятным. Он вздрогнул и поежился.

– Ты, Иван Петрович, меня инструктируешь прямо как разведчика... Словно я на смертельное задание отправляюсь.

– Всякий дипломат – разведчик. – Абалаков пометил на схеме изувеченного УБРа дефектные блоки, потом отложил щуп и вздохнул печально. – А что до смерти, друг мой... Своя смерть не страшна, страшно, когда умирают близкие.

– Постараюсь остаться в живых, – фыркнул Эрик и, выбросив Шаххаш’пихи из головы, направился в подземный холл, к поджидавшим там экипажам.

«Прав ли Абалаков, толкуя о религиозном чувстве?» – думал Эрик. Несомненно, значение религии в цивилизации Земли было огромным; первобытная магия породила искусство кроманьонцев с их наскальными рисунками, затем возникли сложные ритуалы и мистерии, гимны и танцы, какими пытались снискать милость богов, появились устные предания, а отсюда – один шаг до «Илиады» и греческого театра, до прекрасных храмов, статуй и картин, до светской литературы и музыки. Так развивалась земная культура, но можно ли считать этот рецепт универсальным? В части психики и физиологии ближе всех к землянам стояли кни’лина, преуспевшие почти во всех искусствах; они, как помнилось Эрику, были монотеистами, верили в Йездана Сероокого, и у них даже имелась священная книга с заповедями божества. Их пример подтверждал, что религия и вера в чудо будят фантазию, удивительный дар разумных существ, определяющий их тягу к красоте и совершенству.

Но что есть красота в представлении хапторов? И в чем их вера? Ищи, сказал Абалаков, ищи что-то тайное, скрытое, некий признак веры в чудеса... Владыка Шеггерен’кшу воздвигся перед мысленным взором Эрика, за ним – «говорильник» Сезун’пага, Шаххаш’пихи, Шихерен’баух, охранники миссии, самки из дворца правителя, буяны-цартели в кабаке «Хакель шинге», пилоты и грузчики на астродроме. Мощные челюсти и шишки, пасти от уха до уха, мрачные темные глаза под выступающими надбровьями, зверообразные лица... В кого они могли верить? В сверхсущество, огромное, как гора, в бога, восседающего на облаке с секирой в лапах, кровожадного вершителя дел на их планете? Но такой мистической твари в Мироздании хапторов не имелось.

– Тайное, скрытое и чудесное.