– Все потолки и стены останутся в прежнем состоянии, ни капли краски на них не попадет, – произнес он. – Ххешуш уже умеет пользоваться световым пером. Его картины зафиксирует проектор, и мы наложим их на любую поверхность в виде голограмм. Одно прикосновение к прибору, и они исчезнут... то есть исчезнут со стен, но сохранятся в записи и, если угодно, на особой пленке. Нам не потребуются никакие разрешения.

– В самом деле... – пробормотал несколько ошарашенный Хурцилава. – Я почему-то решил, что это будут фрески... фрески, мозаичные панно, роспись по напыленной на стены основе...

– Техника живописи шагнула вперед, – с важным видом поведал Эрик. – Если вы, шеф, не против, я начну собирать предложения.

– В порядке старшинства, я первый, – тут же откликнулся Петрович, устремив мечтательный взор в потолок. – Хочу портрет! Большой! Чтобы мы с его величеством харши’ххе стояли в обнимку на священной шкуре, держа в руках фляжки с «Аннигиляцией»! В верхнем холле, в полный рост!

– Для Ххешуша это опасный сюжет, лучше я сам изображу тебя с владыкой и фляжками, – пообещал Эрик. – Но в холле такое не вывесишь, это политически неверный ход – могут заподозрить в оскорблении величества. – Сделав паузу, он спросил: – Ну, какие еще идеи?

– Мне вспоминаются рисунки книхов, которые ты нам показывал, – оживился Марсель Пак. – Мне кажется, в самый раз для верхнего вестибюля. Зал овальный, и я представляю, как по всему периметру мчатся книхи, а за ними – бескрайняя степь с зеленой травой, голубое небо, солнце и облака, облака...

– Да вы поэт, доктор, – сказал Хурцилава, одобрительно кивая. – Книхи – это хорошо... книхи, травка, солнце, облака, и никакой политики... Я согласен. Везите, Эрик, своего живописца.

Эрик привез его в миссию еще до полудня, пару часов водил по залам и коридорам, знакомил с людьми и Цезарем. С двуногими проблем не возникло, а вот пес долго обнюхивал Ххешуша, косился на него темным глазом и порыкивал с угрозой – мол, веди себя, хаптор, прилично и не забудь, что пасть у меня побольше твоей. Ххешуша также представили Шихерен’бауху и его охранникам, но те отнеслись к новому обитателю миссии без интереса и удивления – для них он был презренным шуг’нихари, нанятым ашинге. Ясно, почему: ни один хаптор, даже беднейший пасеша, к ним в услужение не пойдет, для этого годятся лишь отверженные да потаскухи.

Закончив с этими делами, Эрик с Ххешушем поднялись в верхний зал, чтобы обсудить творческие планы. Например, такой: будут ли на картине только книхи или добавить к животным еще и всадников?.. И если добавлять, то в каком виде – в доспехах, в современном одеянии или голыми?.. Ххешушу очень хотелось изобразить воинов в броне, а Эрик, вспоминая Петрова-Водкина и его «Купание красного коня», стоял за обнаженную натуру. Наконец решили, что лучше обойтись без всадников, подчеркнув тем самым, что книхи – звери вольные и мчатся по степи куда хотят. Что же до конных воинов, то это сюжет другой картины, подходящей более для коридора, где можно вытянуть изображение в длину. Там Ххешуш хотел представить целый отряд, что возвращается с поля битвы: бойцы в порубленных шлемах и латах, израненные, окровавленные, везущие трофеи и тела погибших.

Наконец он взялся за палитру с перьями и единым взмахом нарисовал в воздухе контур скачущего книха. Верховое животное хапторов было крупнее лошади, но уступало ей изяществом: страшноватая морда с парой бивней, широкий мощный круп, ноги длинные, но толстоватые, шерсть кое-где свисает клочьями.