|
В главный день священного года настоятель храма Оксиденс во главе торжественной процессии выносит ларец на обозрение публики и на короткое время открывает его. Сотням тысяч паломников предъявляется чистое полотенце, если не считать едва различимых пятен на месте глаз. — Пилигримы не успевают ничего увидеть. Они дерутся, чтобы пробраться поближе. Каждый раз церемония заканчивается потасовкой. — А как же копии? — Самая ранняя изготовлена путем наложения на бесценное полотенце с ликом чувствительного материала. Отпечатавшийся негатив затем разрисовали красками. — Хм, — произнес Гримм. — Другими словами — сфабриковали. Рассказ о судьбе Истинного Лица наполнил Джака мистическим ужасом. Какая разница, обманывают паломников или нет. Даже если они умрут ради единственного взгляда на тряпку, которой когда-то Император утер лицо, их агония не идет ни в какое сравнение с Его бесконечной агонией. Благоговейный трепет пилигримов уйдет в психический океан и останется там навсегда. Сидя перед тележкой Геради, Джак понял, что ему нужно помолиться. Хотя бы немного. Он тихо обронил: — Увечье из-за преданности Ему облегчает Его боль. — Я жду, — равнодушно ответила Геради. — Послезавтра умирают и остаются калеками тысячи людей. Так оно и будет. Тогда я умираю спокойно. Стоило услышать предсказание нищей старухи, которое она повторяла все пятьдесят лет со времен прошлой церемонии. Ее упорство казалось патологическим. Безумие — вот что светилось в ее глазах! Тщетность людских надежд стерла религиозный порыв Драко, как время стерло Истинное Лицо Императора. Джак покачнулся. — А Суд? — спросил у нищенки Гримм. — Знаешь, что происходит у Суда? Арбитраторы часто вмешиваются в жизнь священного города? Похоже, скват решил побольше узнать о сабурлобских делах. Он сообщил Геради: — Утром на площади у Суда умирают сотни людей. Все думают, что Лицо открывают раньше, и начинают паниковать. Дернувшись словно от удара, калека выпрямилась. Она тяжело дышала. — Геради пропускает столько смертей… Морщинистое лицо старухи исказилось гримасой боли. Худая рука задрожала. Геради упала на спину. Лекс пощупал пульс. В его громадной руке хрупкое запястье казалось указкой в руке школьника. Нищенка умерла от сердечного приступа. Сердце у нее оказалось никуда не годным. Гримм закрыл остекленевшие глаза Геради. — Хм, — буркнул он, — сэкономил полшекеля. Через день, на рассвете, беглецы остановились на окраине огромной площади. Гримм не хотел идти на церемонию открытия, но Джаку не терпелось посмотреть на религиозное рвение, когда смерть, и увечье теряют значение для миллионов людей. Ему требовалось повторить урок страсти, одержимости, приобщения. Урок растворения чувств и души. День ожидался жаркий и душный. Сотни тысяч зрителей вдыхали и выдыхали, казалось, воздуха на всех не хватит — так плотно были сжаты тела. Сколько уже задохнулось? Сколько умерло от перенапряжения? Несколько раз зарождался оглушительный рев, когда кому-то мерещилось, что церемония начинается. Паломники возбужденно ждали. Людское море превратилось в огромный котел, подогреваемый экстазом. Температура вот-вот достигнет точки кипения. — Мои святые предки! — завопил Гримм, зажатый между Лексом и Джаком. Напрягая мускулатуру, д'Аркебуз оттеснял паломников, ломал неосторожным ребра. В стене ближайшего дома темнело несколько ниш, то ли предназначенных для статуй, то ли образовавшихся в результате бессчетных столпотворений. Лекс, применив силу, освободил одну из ниш. Никто из истощенных безумцев не решился противостоять могучему атлету. Джак и Гримм укрылись за мощным торсом десантника, как за щитом. |
