Потом индейский вождь два или три раза затянулся дымом и, оставив в левой руке трубку, правой подал чубук Меткой Пуле. Охотник затянулся дымом в свою очередь, и трубка перешла к Оливье, после чего вернулась к вождю. Это продолжалось до тех пор, пока не сгорел весь табак, и за это время три друга не обменялись ни одним словом.

Когда в трубке остался один только пепел, Храбрец встал, снова поклонился на все четыре стороны, после чего вытряс пепел в огонь, бормоча:

— Ваконда! Повелитель Жизни! Ты видишь и знаешь все. Сними кожу с наших сердец и сделай так, чтобы слова, которые выйдут из моей груди, были внушены тобой.

По окончании последней формальности вождь заткнул трубку за пояс и сел перед огнем. Прошло еще несколько минут, во время которых он, по-видимому, собирался с мыслями; наконец он приподнял голову, которая до сих пор была опущена на грудь, и, любезно поклонившись своим слушателям, заговорил тихим и спокойным голосом.

— Восемь лун тому назад, — сказал он, — я вернулся из большой экспедиции против пиеганов. Представив совету вождей моего народа скальпы, снятые мною и моими молодыми воинами с черноногих, и получив поздравления вождей, я направился в свою хижину поклониться своему отцу, который остался дома, страдая от старых ран, когда, проходя по площади, увидел при последних лучах заходящего солнца молодую девушку, прислонившуюся к ковчегу первого человека. Этой девушке, имя которой я знаю, было четырнадцать лет; она была высока, стройна и прекрасна, как дева первой любви. Эту молодую девушку я любил уже давно, но уста мои никогда не открывали ей тайны, заключавшейся в моем сердце. Она, по-видимому, ждала меня и смотрела с грустным видом, как я подходил. Когда я поравнялся с ней, девушка протянула руку и сделала шаг ко мне. Я остановился и, поклонившись ей, ждал.

«Храбрец великий воин, — сказала она, робко потупив глаза, — скальпы, снятые им с врагов, покрывают стены его хижины. Он имеет очень много звериных шкур. Пуля его ружья никогда не уклонится от цели, которой он хочет достигнуть. Счастлива женщина, которая будет любима им».

Эти слова взволновали меня и, схватив руку, которую девушка позволила мне взять без сопротивления, я сказал, наклонившись к ее уху:

«Онура, прелестное дитя, у меня в сердце маленькая пташка поет и беспрерывно повторяет мне твое имя! Неужели эта очаровательная пташка поет также и в твоем сердце?»

Она улыбнулась и, бросив на меня долгий взгляд из-под своих полузакрытых век, прошептала:

«День и ночь она щебечет мне на ухо нежные слова и повторяет имя воина, любящего меня. Разве Храбрец не находит свою хижину пустой во время длинных зимних ночей, когда ветер глухо шумит сквозь деревья леса, а землю покрывает ослепительный свет?»

«Сердце мое порхнуло к тебе, Онура, — продолжал я с жаром. — С того самого дня, как я в первый раз увидел тебя среди твоих подруг. Ты любишь меня?»

«Буду любить вечно», — ответила она, краснея и потупив глаза.

«Хорошо, — сказал я ей, — я предприму новую экспедицию, чтобы достать свадебные подарки, потом сделаю предложение твоему отцу. Ты будешь ждать меня, Онура?»

«Я буду ждать тебя, Храбрец, я твоя раба на всю жизнь!»

Рука ее нежно пожала мою руку. Сняв вампум со своей шеи, я надел его на ее шею. Она поцеловала его с глазами, полными слез, и, сняв с большого пальца левой руки золотое кольцо, надела его мне на палец; улыбаясь я позволил ей сделать это.

«Ты меня любишь, — сказала она, — ничто не может нас разлучить».

Прежде чем я успел удержать ее, она прыгнула и убежала с быстротой антилопы, преследуемой охотниками. Я следил за ней глазами, пока мог; потом, когда она наконец исчезла, я задумчиво продолжил путь к хижине своего отца.