— Нет, — отрезал он, и, полный сарказма продолжил: – Мне нравиться быть похожим на грязного болвана.

Она вздрогнула от этих слов.

— А теперь слушайте, — продолжал он, нетерпеливо игнорируя ее смятение. — Амелия повторит то, что уже сказал вам я, но, что важно, – вы не должны говорить ей о мистере Одли, – он почти прорычал последнее – трудно было произнести его имя и не почувствовать при этом волны отвращения.

— Я бы никогда не сделала этого, — ответила Грейс. – Это не мое дело.

— Хорошо.

Он знал, что может доверять ей.

— Но она захочет узнать, почему вы были э–э…

— Вы не знаете почему, — ответил он твердо. – Скажите ей только это. Почему она должна думать, что вы знаете больше?

— Она знает, что я считаю вас другом, и, кроме того, я живу здесь. Слуги всегда знают все. Она тоже знает это.

— Вы не прислуга.

— И Вы и я знаем это, — ответила она и ее губы насмешливо искривились. – Единственное отличие состоит в том, что мне разрешают носить более красивую одежду и иногда разговаривать с гостями. Но я уверяю Вас, я посвящена во все домашние сплетни.

О Боже, что происходило в этом доме? Было ли хоть одно его действие, никому не известное? Когда–либо? Томас повернул голову и чертыхнулся, затем через какое–то время, успокоив дыхание, снова оглянулся на нее и сказал:

— Ради меня, Грейс, пожалуйста, Вы скажете ей, что не знаете?

Скоро Амелия все равно все узнает, но ему бы не хотелось, чтобы это произошло сегодня. Он слишком устал, чтобы придумывать объяснения, был слишком измучен своим собственным шоком, чтобы еще иметь дело с ее. И кроме того… Впервые в своей жизни он был рад, что она была его невестой. Конечно, никто не выразит свое неудовольствие о его желании продлить такое положение вещей еще на несколько дней.

— Конечно, — ответила Грейс, не глядя на него. А затем, приученная смотреть людям в глаза, она встретила его взгляд и добавила: – Даю вам слово.

Он кивнул.

– Амелия будет ждать вас, — сказал он грубо.

— Да, конечно, — она поспешила к двери, затем остановилась и обернулась. – С вами все в порядке?

Что за вопрос.

— Нет, не отвечайте, — пробормотала она и выскочила из комнаты.

Амелия терпеливо ждала в светло–серой гостиной, стараясь не сломать себе пальцы ног из–за постоянного постукивания ступней в нетерпеливом ожидании. Когда она заметила, что стучит ногой, что было ужаснейшей привычкой (если верить ее матери), то заставила себя прекратить.

Ее пальцы немедленно зашевелились снова.

Она протяжно выдохнула и решила не беспокоиться об этом. Все равно здесь никого не было, и никто не мог ее увидеть, и, несмотря на наставления ее матери, вряд ли это можно считать плохой привычкой, если делать все тайком. Это ведь не то, что кусать ногти (на что она никогда бы не пошла), что чревато корявыми обрубками на пальцах не на один день.

Она пыталась объяснить разницу Милли, которая могла просидеть неподвижно прямо, как палка, в течение шести часов, но при этом не замечала белые пятнышки на своих ногтях годами. Милли, казалось, совершенно не способна заметить разницу. Конечно же, по своим эгоистичным причинам.

Амелия осмотрела свои собственные ногти и заметила, что они не такие аккуратные, как обычно. Наверное, из–за перетаскивания Уиндхема по Стамфорду.

Одним только небесам известно, в какой грязи ему довелось побывать. Она предположила, что он поднялся наверх, чтобы привести себя в порядок. Она никогда не видела, чтобы он был столь неопрятен. Она вообще не думала, что он может быть неопрятен. И в итоге… —

Это не он только что был? Прошел мимо двери? Она подскочила.