4. И в конце концов, был ли первобытный человек так уж далек от истины, когда считал причиной природные явлений процессы такого же характера, что и мыслительные процессы в человеческом сознании, только на более высоком витке? Не на этой ли точке зрения постепенно сходятся физика и метафизика? Допустим, что мы переформулировали утверждение первобытного философа и сказали: «Истинная природа человека аналогична природе его Создателя». Можно ли считать, что мы сказали нечто кощунственное или нелепое?

5. Мы можем персонифицировать силы природы в терминах человеческого сознания; мы можем абстрактно рассматривать человеческое сознание в терминах сил природы. Оба подхода одинаково правомерны в оккультной метафизике, и обращение к ним предоставляет в наше распоряжение целый ряд очень интересных ключей и важных практических применений. Мы не должны, однако, подобно невежде, допускать ошибку, заявляя, что А есть В, когда имеем в виду, что А обладает той же природой, что и В. Равным образом, мы можем законно воспользоваться герметической аксиомой «То, что вверху, подобно тому, что внизу», потому что если А и В имеют одну и ту же природу, то законы, управляющие А, могут быть справедливы и для В. Что верно для капли воды, верно и для океана. Следовательно, если мы кое-что знаем о природе А, то можем сделать вывод, что, с учетом различия масштабов, наши знания будут применимы и к В. Это тот самый метод аналогии, применявшийся в индуктивной науке древних народов, который, при условии экспериментальной проверки его результатов, может быть очень полезен, сокращая путь на многие километры утомительного блуждания в потемках.

6. Персонификация и обожествление сил природы были первой грубой попыткой человека создать монистическую теорию вселенной и защитить себя от разрушительного и парализующего влияния неразрешимого дуализма. По мере того как от столетия к столетию крепли знания человека и усложнялись его интеллектуальные процессы, он видел все больше и больше в этой простой классификации. Однако в дальнейшем он не отбрасывал своих первоначальных схем, поскольку они были исходными и достаточно точно воспроизводили реальность. Он просто тщательно отшлифовал и расширил их; когда же пришли худшие времена, наполнил их предрассудками.

7. Поэтому мы не должны считать языческие пантеоны, как это принято, заблуждениями человеческого разума; не должны мы и пытаться понять их с точки зрения непосвященного человека. Нам следует выяснить, чем они были для мудрецов и высших жрецов разных культов в период расцвета. Сравните работы Александры Дэвид-Ниль и У.Б.Сибрука о языческих обрядах с отчетами обычного миссионера. Сибрук раскрывает нам духовный смысл вуду, а Дэвид-Ниль — метафизический аспект тибетской магии. Эти вещи представляются совершенно по-разному — сочувствующему наблюдателю, который завоевал доверие приверженцев соответствующих систем и был допущен в их святая святых как друг, желающий учиться, а не просто наблюдать и высмеивать, — или же «мясоеду-варвару», который приходит на святое место в своих грязных ботинках и которого в итоге побивают камнями негодующие идолопоклонники.

8. Оценивая подобные вещи, давайте представим, как будет при аналогичном подходе выглядеть христианство. Вероятно, предвзятые наблюдатели решили бы, что мы поклоняемся овце, а Святой Дух мог бы вызвать самые неожиданные и нелепые интерпретации. Давайте больше доверять метафорическому мышлению других, если мы сами не хотим быть понятыми буквально. Внешняя форма древних языческих верований не более примитивна, чем христианство в отсталых латино-американских странах, где Иисус Христос изображается в цилиндре и фраке, а Дева Мария — в окаймленных кружевами панталонах в обтяжку. Внутренняя согласованность древних верований ничуть не уступает воззрениям самых выдающихся современных метафизиков.