Очень.
Молчание. Тебе больно?
Нечаев. Что за боль! Говори.
Всеволод. До смерти отца я и этого не знал, да и теперь… Понимаешь, я сейчас даже не могу припомнить ее лица, я совсем не знаю ее, какая она… Но вот услышу я ее голос или просто почувствую, что она недалеко, – и во всем откроется такой необыкновенно радостный смысл. Рельсы запахнут сильнее…
Нечаев. Знаю, испытал. Огни станут ярче – еще бы! Испытал я, знаю. Но, Всеволод, Севочка, – не надо.
Всеволод. Ты думаешь?
Нечаев. Не надо! Твой Бог накажет тебя, как и меня наказал – не надо. Сегодня я ужасно боялся разговора с тобой, просто стыдно было показаться с такой оплеванной харей, но ты отнесся ко мне как человек, как друг – и я заклинаю тебя, не надо. Поверь моему горчайшему опыту, заклинаю тебя, не надо. Поверь моему горчайшему опыту, моему стыду и позору! Жить надо мужественно и сильно, иначе тебя накажет твой же Бог. Севочка, дорогой мой, как я это понимаю! Люби ее, как и я люблю, чти свято свою любовь и плачь ночью, как я, брат, плакал, но не касайся лепестков. Облетят.
Всеволод. Ты думаешь?
Нечаев. Севочка, ты человек умный и развитой, вспомни: видел ли ты на свете мужчину, у которого не было бы своей женщины? Верно? А теперь скажи, а друзей, как мы, ты много видал? Ты можешь даже жениться на ней, и, конечно, я тебя не оставлю, но ты сам, от стыда одного, оставишь меня. Факт, Сева, факт! Извини, что я как будто учу тебя, я не имею на это ни малейшего права, но – факт, Сева, факт.
Молчание. На платформе показываются Катя и Столярова. Катя издали кричит:
– Еще не кончили, господа? Пора уж! Александра Петровна беспокоится, и там Зоя с Кореневым пришла, дядя с доктором приехал.
Всеволод. Мы сейчас, скажите. Одну минуту.
Катя. Нельзя же так!
Уходят.
Нечаев. Вот и эта Катюшенька наша, разве она не достойна любви? Как еще достойна-то, но… Нет, подумать только, до какой низости, до какого свинства я дошел! Что со мной случилось? И за каким чертом мне понадобилось, чтобы она тоже любила меня? Ерунда какая! Но ты молчишь, Сева.
Всеволод. Думаю. – Да, ты прав, Иваныч.
Нечаев. Нет, ты серьезно? Послушай – ты серьезно? Нет, лучше сейчас даже не говори, потом. Обдумаешь и напишешь, потом, потом.
Всеволод. Это во мне не было Бога, а в тебе Он всегда есть и был.
Нечаев. Нет, ты не шутишь? Что ты говоришь! После этого? Невозможно, что ты говоришь! Я же был подлецом, Сева, форменным, понимаешь. Это глупо, и вообще я дурак, но, Всеволод, поклянись мне, что ты не издеваешься, что ты хоть немного… уважаешь меня, Сева?
Всеволод. Уважаю. И я так рад, так счастлив, Иваныч!
Молчание. Нечаев встает и говорит с некоторою торжественностью.
Нечаев. Ну, так слушай, Мацнев, вот что я тебе скажу – слушай и запомни. Если ты будешь когда-нибудь на краю земли и будешь болев, шли будет у тебя горе, или какой-нибудь подлец обидит тебя – позови меня. И если когда-нибудь случится так, что слопает тебя жизнь и ты попадешь в какую-нибудь грязь и станешь сволочью – позови меня, и я лягу в лужу рядом с тобой, сочту за честь. И если когда-нибудь ты вздумаешь умереть, то знай, Мацнев, один по этой дороге ты не пойдешь! Ручаюсь тебе в этом моим честным словом и – клянусь. |