– Постарел ты, Олфер! – сказал Гаврило без выражения.

– Пить дай! – прохрипел Олфер. Гаврило налил, подержал чару, потом уронил руку, влага пролилась на землю.

– Ты почто, Олфер, терем мой сжег? – спросил он глухо. Олфер кровавым глазом проводил пролитую на землю чару, потянулся – сыромятные ремни впились в руки. Хрипло молвил:

– Убьешь? Как бы не прогадать тебе, Гаврило! Андрей Лексаныч того не простит!

Гаврило горбился, не отвечая. Медленно налил и медленно выпил, глядя в огонь.

– Дай пить, Олексич! – вновь попросил Олфер. Гаврило задумчиво перевел глаза на Жеребца, сильное тело которого вздрагивало, дергаясь.

– Ты мне не гость, Олфер, – ответил он, помедлив, – нет, не гость!

Он вынул клинок, подержал, положил рядом.

– Ладно, Олексич! Все одно сын… отомстит…

– Вот смотри! – Гаврило поднял изузоренный топор. – Узнаешь? Убит твой Иван! На бою убит. Некому мстить за тебя, Олфер!

Олфер следил за топориком в руках Гаврилы, приоткрыв рот.

– Врешь!

Он бешено стал рваться, извиваясь, вдруг у него заклокотало в горле. Олфер затих и, отдышавшись, повторил:

– Брешешь, пес!

Он снова начал биться и завыл. Гаврило Олексич подошел к завесе шатра. Слушая стоны Олфера Жеребца, со злым торжеством, не оборачиваясь, повторил:

– Убит твой Иван. Мои ж люди и прирезали у меня на глазах, – сказал и почуял, что лишнее. Олфер затих, только дышал хрипло.

– Ан врешь!

В голосе Олфера отчаяние перемежалось с отчаянной надеждой. Гаврило забыл о нем, слушая глухие топоты. Вдруг испугался, что сейчас прискачут от Дмитрия и придется отдавать пленника. «Сам же он посылал убить Семена! – возразил себе Гаврило. – Ну, а он мог, и я тоже могу».

– Тоже могу! – повторил он и медленно поворотился… Тянуть все же не стоило.

– Ладно, Олфер, напою я тебя! – сказал он, взбалтывая нечто в темной стклянице и – спиной к пленнику – наливая в чашу с медом. Олфер, все так же трудно дыша, следил за Гаврилой. Оскалясь, потряс головой. Гаврило пожал плечами, налил из кувшина в другую чару:

– Гляди! – Выпил сам, потом поднес первую Олферу. Тот водил глазами по лицу Гаврилы.

– Соврал ты мне, а? Олексич? – с надеждой выдохнул Олфер.

– Испей! – строго сказал Гаврило и, приподняв голову Жеребца, поднес ему чашу. Олфер замычал, потом стал пить, крупно глотая. По мере того, как опоражнивалась чаша, запрокидывал голову, наконец отвалился.

– Спасибо тебе, Олексич, спаси тя Христос, так же бы и тебе от Господа, как ты мне – сейчас… А сын жив. Жив!!! – выкрикнул он в голос и вновь забился в веревках. Затих. Гаврило сидел сгорбясь, глядел на огонь свечи.

– Думашь, не знаю, чем ты меня напоил, Олексич?! – трудно сказал Олфер. Гаврило поднял глаза, твердо упершись в очи Жеребцу, пожевал губами.

Олфер начал метаться, крупный пот каплями стекал по лицу.

– Зарезал бы ты меня лучше! – простонал он и начал громко икать.

– Ничо, и так помрешь, – вымолвил Гаврило вполголоса, в задумчивости глядя на клинок.

– Сын, Гаврило, скажи про сына! – хрипел уже неразборчиво Олфер. Гаврило все так же молча глядел мимо него. Олфер затих и вновь забился, ослабевая. Гаврило встал, наклонился над ним. Олфер бормотал:

– Все… прощу… Олексич… скажи… сына… скажи…

Гаврило ловил слова. Олфер страшно захрапел, вытянулся, изогнулся, дрожь с перерывами била его, глаза закатывались, но вот судороги пошли реже, реже, наконец тело ослабло, обмякло и начало холодеть.