– Ну уж, поди, и не так сказывашь! – строго перебила до сих пор молчавшая Вера. – Куды ей воротице, коли ни кола, ни двора, ни семьи, поди уж и с дочерью осталась со своей, в татарах, в проклятой Орды! Сама-то посуди: жалко дочерь, коли уж одна у нее!

Вера, поджав губы, покачала головой и прибавила убежденно:

– Конечно, дочка-то ей и давала всего, а только она ничего не приняла: не поеду я, говорит, на Святую Русь, я с тобой, дитя, не расстануся!

Бабы смолкли, поглядывая на хозяйку.

– Ето ить на песню сложить можно, – задумчиво прибавила доныне молчавшая Олена.

– Твой-то что бает? – спросила Акимиха.

– На зиму поедут, говорят, с князем в Сарай, в прокляту Орду!

Олена, что все шевелила губами, тут вдруг, откачнувшись и полузакрыв глаза, пропела тихонько, неуверенно нащупывая напев:

Не поеду я на Святую Русь, Я с тобой, дитя, не расстануся…

– Не так вытягивашь! – отозвалась Вера и, отложив кужель, повторила на иной голос и громче:

Не поеду я на Святу-у-ю Русь, Я с тобой, дитя, не расста-а-нуся-а!

Она умолкла и смахнула слезу.

– Вот так. Ежели уж песню складывать…

То не шум шумит, то не гам гамит, Злы татарове полон делят.

На полонице доставалася, Доставалася теща зятю.

Как повез тещу зять во дикую степь, Во дикую степь, к молодой жене:

– Уж и вот те, жена, те работница, С Руси русская полоняночка.

Ты заставь ее три дел делати:

Уж как первое дело – бел кужель прясти, А второе-то дело – лебедей пасти, А уж третье-то дело – дитю колыхать.

Уж я ручками бел кужель пряду, Уж я глазками лебедей стерегу, Уж я ножками дите колышу, Качаю дите, прибаюкиваю:

– Ты, баю, баю, мое дитятко, Ты, баю, баю, мое милое!

Ты по батюшке зол татарчоночек, А по матушке ты русеночек, А и мне, старой, ты внучоночек, Как твоя-то мать мне родная дочь, Семи лет она во полон взята.

Как у ней-то есть приметочка:

На белой груди что копеечка.

Мне и бить-то тебя, так в грех будет, А дитей назвать мне – вера не та! – Услыхали ее девки сенные, Прибежали они ко боярыне:

– Государыня, наша матушка!

С Руси русская полоняночка, Она ручками бел кужель прядет, Она глазками лебедей стережет, Она ножками колыбель колыхат, Качает дитя, прибаюкивает:

– Ты, баю, баю, мое дитятко, Ты, баю, баю, мое милое!

Ты по батюшке зол татарчоночек, А по матушке ты русеночек, А и мне, старой, ты внучоночек.

Как твоя-то мать мне родная дочь, Семи лет она во полон взята.

Как у ней-то есть приметочка:

На белой груди что копеечка. – И бежит, шумит, по сеням гремит, Дочка к матери повалилася, Повалилася во резвы ноги:

– Государыня, моя матушка!

Уж и что ж ты мне не сказалася, Ты прости меня во первой вины, Ты бери, бери злата-серебра, Ты бери, бери шубу куньюю, Ты бери коня самолучшего, Ты беги, беги на Святую Русь!

– Не поеду я на Святую Русь!

Я с тобой, дитя, не расстануся…

Глава 105

На дворе молодые княжичи кололи дрова. Дворовый человек, Мирошка, неодобрительно глядел на потеху (у него самого секиру отобрал младший из княжат).

Юрий вышел, поглядел, щурясь, на братьев:

– Ну, кто со мной на охоту! Али мужицкая работа больше полюби?

Борис, швырнув топор, пошел, оправляя рубаху под кушаком, подхватив летний терлик, брошенный на поленницу. Александр, тот с неохотою оторвался, разгоряченный от дела. Озрясь, воротил секиру Мирохе, улыбнувшись чуть смущенно. Мирон тотчас, наклонясь, стал собирать в костер раскиданные княжичами поленья.

Холопы выводили кровных, упруго сгибающих шеи коней.