Протасий отсылал полки, не ожидаючи отсталых, и скоро сам ускакал вперед, оставя молодших воевод доправливать рати. Данил выехал на второй день, захватив сына, Юрия. В третий день за ушедшего ратью уходили обозы, и Федор Бяконт принимал, проверял и выслушивал остатних воевод, и, поглядев в глаза черниговскому боярину, те уже не шли – бежали рысью.

Михаила Тверской, забрав все купеческие суда, насады, учаны, паузки, челны и лодьи, посадил рать на корабли и спустил по Волге до Кснятина. Оттуда, берегом Нерли, полки шли к Переяславлю на рысях через Хмельники, Купань, берегом Клещина-озера, и, не задерживаясь у города, на ходу хватая с седел протянутые крынки с молоком, квасом или водой, ловя караваи хлеба, что кидали и протягивали им выстроившиеся вдоль всей дороги радостные переяславцы, мимо Красного Села, по Трубежу, на Берендеево, и дальше, и туда, туда, выливаясь в поля, – так что даже обогнали москвичей, и уже на Колокше, под Юрьевом, встречали переяславскую, двумя днями ранее подступившую к Юрьеву дружину. Михайла Тверской, прискакавший в пыли, в разводьях пота, с ошметьями грязи на щеках, не сходя с седла выслал сторожу и начал уряжать полки. Рати подходили и подходили. Данил, в два дня доскакавший от Москвы до Юрьева, безо спору уступил воеводство Михаилу и подчинил тому Протасия с ратью.

Юрий, зеленый и едва живой после бешеной скачки, с завистью смотрел на отца, которому, хоть зипун и потемнел от пота, было словно бы ничего. Он еще не понимал, что с возрастом у человека появляется умение владеть собой, какого нет у мальчишки, и старик, а уж зрелый муж и подавно, легко вынесет то, чего не сумеет желторотый шестнадцатилетний юнец. Впрочем, умывшись холодянкой и пригладив свои пропыленные до седины рыжие кудри, Юрий стал с восторгом осматриваться и уже скакал по полям от полка к полку, спрашивая: кто и откуда? И чуть не прискакал к подошедшим ростовчанам. Добро, ему вовремя закричали с холма, а отец, спустя полчаса встретивший сына, которого счел уже попавшим в полон, закатил ему такую оплеуху, что Юрий едва удержался в седле и больше уже не совался никуда один, без приставленных к нему старших дружинников.

Андрей Городецкий пошел было к Юрьеву, но Михаил так разоставил полки, что передовой полк Андреев чуть весь не попал в полон и отошел на рысях, едва выбравшись из окружения. Окинф, поведший своих в обход, лоб в лоб столкнулся с Терентием и переяславцами и не посмел без князя начать бой. В конце концов Андрей отступил на несколько верст и стал подтягивать свои разбросанные без толку рати, а Михаил, три дня не слезавший с седла, назначил сторожу, отдал последние распоряжения и, подъехав к шатру, упал с коня. Слуги, бросившиеся к нему с ужасом и воплями, увидели, что князь их крепко спит. Подняв осторожно бесчувственное тело Михайлы, они устроили его на соломенном, застланном попонами ложе и послали за Данилом.

Смеркалось. Данила сидел у костра вместе с сыном и двумя боярами на подложенных седлах и ел горячую кашу из котла. Он скосил глаза на вестника, проглотил, покивал головой, выслушал, переспросил:

– Спит? Ну и пущай спит. Уходился. Молод.

Данил вздохнул, опять потянулся за кашей.

– Не тревожьте там его. Андрей в ночь не сунется. Скажи боярину, пусть будет в покое. Я посторожу!

Доев кашу и облизав ложку, он оборотился к Юрию:

– Видал? Не добро все самому делать. Так и пропасти мочно. Скачи к Протасию, пущай пошлет в сторожу кого ни то. Да узнай там, все ли обозы подошли? А я тоже лягу. Из утра надо Андрея добывать.

– Бой будет, батюшка? – загоревшись, спросил Юрий.

Данил поглядел в огонь, потом на сына.

– Ратиться-то сам будешь али людей пошлешь? – спросил он, прищурив глаза.

– Знамо, людей пошлю! – не поняв, обиделся Юрий.

– Ну, а людей и поберечь не грех! Свои люди-то, не чужие, тоже православные християне.