Мы ходили только на интересные лекции, но атмосфера общей суетливости и стукачества всё равно вынимала душу. Зарка писала картины, я — стихи. Энергетически мы питались от домашней компании. И творили в ней беспредел. Как-то, сильно разгулявшись, оказались в бомондной квартире на весь этаж. Юхананов, уже учившийся в воронежском театральном, привёл бойкого однокурсника. Мы завелись друг на друга, плели ахинею про выдержку и поспорили, что он пять минут продержит меня на руках над улицей, стоя на балконе десятого этажа. Причём оба были трезвые — после операционной водки алкоголь для меня был закрыт.

Конечно, нервы сдали у него. И вместо пяти минут я висела над землёй две. Компания была в ужасе. Зарка обиделась на меня. Лет через пятнадцать этот парень, в качестве провинциального артиста, пробующегося в Москве, репетировал в моей пьесе. Понадобилось полгода, чтобы вспомнить, что мы уже виделись в сцене на балконе. Из-за пустого пижонства я могла вывалиться из его рук с десятого этажа! Такая дурная долоховщина. Если бы он стал серьёзным артистом, может быть, было б не так обидно.

Кого только не было в компании. Помню, к нам прибился пожилой математик, охочий до юной тусовки. Однажды по какой-то экстремальной причине мне довелось ночевать у него. С одной стороны, он был уже свой, с другой стороны, понимал, что если что — ребята из компании размажут его по стене. Я легла на кухонном диванчике в одежде, но не прошло и получаса, как он явился объясняться в глубоких чувствах. Танька занималась самбо, Верка — карате. Обе они объясняли мне, как бить ногой в пах. Сначала я сделала несколько предупреждений, потом опробовала, чему учили подруги. Пожилой математик рухнул на пол и заскулил, что у него больное сердце и начался приступ. Я предложила вызвать «скорую», а заодно милицию. Приступ мгновенно прошёл, и он умёлся из кухни, в которой я, на всякий случай, придвинула к двери стол и стулья.

Потом он пытался пожаловаться на меня в компании. Сказал, что из человеколюбия пустил ночевать, а хулиганка вместо благодарности устроила драку. И что, понимая, что остаётся на ночь в одной квартире с криминальным персонажем, решил спрятать самое ценное, что было в его доме, — партбилет. История превратилась в стритовский анекдот, и я её слышала уже обросшей густой шерстью вымышленных подробностей.

Приятельница матери, режиссёр дубляжа, отправила меня со стихами к одному известному шестидесятнику, выведшему в люди не мало пишущих. Я начала бывать в его квартире, обвешанной антикварным оружием, и принимать участие в салонных сборах. Он читал мои стихи, объяснял, где что поправить, а вокруг сидели взрослые известные люди и сыпали именами ещё более известных. Это был знаменитый дом в Москве, хозяин считался крупным донжуаном, и толпы женщин сражались за право переночевать в его пожилых объятиях. Фамилия его была, скажем, Тимашов. Человек он был обаятельный, напористый, маленький, лысенький, очкастенький и очень импровизационный. Он виртуозно приручил меня — тема поиска отца томила меня во всех видах отношений с мужчинами. Я была совершенно расслаблена ещё и потому, что он был любовником материной приятельницы.

Я получила от него много внимания, заботы, связей и поощрения. Он выслушивал, давал дельные советы, а человеку в восемнадцать всегда так не хватает взрослого друга! Однажды, когда гости разошлись, я помогала мыть посуду… По российским канонам, в отличие от цивилизованных, не считается, что он изнасиловал меня: не бил, не связывал. Он совершил психологическое насилие, построил интригу так, что я не сумела и считала, что не вправе физически сопротивляться.