– Там маленькая шишка, видишь?

– Да нет, ничего не прощупывается.

– А я чувствую.

– Обычное дело. Людям часто кажется, что в больном месте что-то не так. Такая болевая галлюцинация. Мои пациенты сплошь и рядом уверяют, что у них опухла щека, хотя на самом деле все нормально.

– А-а…

– Лучше всего прими пару таблеток долипрана и полежи спокойно.

Дантист есть дантист, подумал я про себя. Какой врач, такой и диагноз. Что он понимает в спине? Ни один зубной врач в спине не понимает ничего. Все же я пробурчал спасибо и попробовал поспать. Таблетки, как ни странно, помогли. Я задремал и уверился во сне, что ничего у меня не болело, так, просто блажь, и все будет в порядке. А когда проснулся, выглянул из окна. Элиза стояла на коленях в саду и нюхала цветы – видимо, гости давно уехали. Не знаю, каким образом, но женщины чувствуют, когда на них смотрят. Вот и моя жена, как по волшебству, тут же подняла голову и улыбнулась мне. Я улыбнулся в ответ. И подумал, что наконец-то это воскресенье стало нормальным – каким и положено быть воскресенью. Однако к вечеру боль возобновилась.

Настроение: обеспокоенное

– Это уж совсем никуда не годится, – сказала она. – Давай-ка прямо с утра сходим в неотложку.

– Не могу. Ты что, забыла – у меня совещание.

– Да ты посмотри на себя – куда ты пойдешь в таком виде! Позвони на работу, скажи, что немного опоздаешь. Уверена, тебя подождут. Все ведь знают: ты комедию ломать не станешь.

Вот уже второй раз за два дня я услышал это выражение в свой адрес. И как его понимать? Окружающие точно знают, что я не стал бы преувеличивать. Я говорю то, что думаю, ни больше ни меньше. Вот что, видимо, значит “не ломать комедию”.

– Это наверняка связано одно с другим, – сказала Элиза уже в машине.

– Что?

– Твоя спина и утреннее совещание. Соматическая реакция. Ты все твердил, что это для тебя страшно важно.

– Да… может быть.

Еще в дороге я получил сообщение от Гайара:

Наконец мы приехали и вошли в огромный, скудно освещенный желтыми неоновыми лампами зал. Народу полно, сплошь перекошенные от боли физиономии. Не у нас одних пошло насмарку воскресенье – тут таких пострадавших целая община. Всем худо. Стыдно сказать, но от одной мысли, что многим еще хуже моего, мне полегчало. Для того и приемные: сравнить свой случай с другими. Ощупываешь, выстукиваешь взглядом соседей. У меня было далеко не самое острое состояние. Парень рядом со мной сидел, согнувшись пополам, натужно дышал и бормотал что-то невнятное, похожее на молитву. Так что, когда меня вызвали, я спросил медсестру:

– Может, сначала стоит заняться вот им?

Привыкшая к тому, что “каждый за себя”, она явно удивилась:

– Не беспокойтесь. Сейчас придет врач.

– …

– Вам в зал номер два.

– А! Хорошо… Спасибо.

Я встал и в последний раз посмотрел на парня. Элиза, кажется, тоже за него переживала. Но, когда я уходил, она сказала:

– Пока ты будешь у врача, я заскочу в “Декораму”, тут рядышком. Хорошо бы подыскать новую лампу в гостиную.

– Ладно.

– Позвони, когда выйдешь.

Это она-то, такая заботливая с самого начала, настоявшая на том, чтоб я сюда явился, теперь берет и преспокойно меня бросает! Побоялась услышать страшный приговор? Нет, вряд ли – не пошла бы она в магазин, если бы опасалась худшего. Взвешивать, какая причина правдоподобнее, было некогда. То ли это попытка скрыть лихорадочное возбуждение, то ли бесчувственность (какая нередко появляется у супругов со стажем) – какая разница! Думаю, скорее всего, Элиза пыталась разрядить обстановку, сгладить ее драматизм невинным шастаньем по подвернувшимся под руку лавкам.