Изменить размер шрифта - +

 

И если я до сих пор не назвала скульптора Опекушина, то только потому, что есть слава бо?льшая – безымянная. Кто в Москве знал, что Пушкин – Опекушина? Но опекушинского Пушкина никто не забыл никогда. Мнимая неблагодарность наша – ваятелю лучшая благодарность.

 

И я счастлива, что мне, в одних моих юношеских стихах, удалось еще раз дать его черное детище – в слове:

 

         А там, в полях необозримых,

         Служа небесному царю –

         Чугунный правнук Ибрагимов

         Зажег зарю.

 

 

* * *

 

А вот как памятник Пушкина однажды пришел к нам в гости. Я играла в нашей холодной белой зале. Играла, значит – либо сидела под роялем, затылком в уровень кадке с филодендроном, либо безмолвно бегала от ларя к зеркалу, лбом в уровень подзеркальнику.

 

Позвонили, и залой прошел господин. Из гостиной, куда он прошел, сразу вышла мать, и мне, тихо:

 

– Муся! Ты видела этого господина?

 

– Да.

 

– Так это – сын Пушкина. Ты ведь знаешь памятник Пушкина? Так это его сын. Почетный опекун. Не уходи и не шуми, а когда пройдет обратно – гляди. Он очень похож на отца. Ты ведь знаешь его отца?

 

Время шло. Господин не выходил. Я сидела и не шумела и глядела. Одна на венском стуле, в холодной зале, не смея встать, потому что вдруг – пройдет.

 

Прошел он – и именно вдруг, – но не один, а с отцом и с матерью, и я не знала, куда глядеть, и глядела на мать, но она перехватила мой взгляд, гневно отшвырнула его на господина, и я успела увидеть, что у него на груди – звезда.

 

– Ну, Муся, видела сына Пушкина?

 

– Видела.

 

– Ну, какой же он?

 

– У него на груди – звезда.

 

– Звезда! Мало ли у кого на груди звезда! У тебя какой-то особенный дар смотреть не туда и не на то…

 

– Так смотри, Муся, запомни, – продолжал уже отец, – что ты нынче, четырех лет от роду, видела сына Пушкина. Потом внукам своим будешь рассказывать.

 

Внукам я рассказала сразу. Не своим, а единственному внуку, которого я знала, – няниному: Ване, работавшему на оловянном заводе и однажды принесшему мне в подарок собственноручного серебряного голубя. Ваня этот, приходивший по воскресеньям, за чистоту и тихоту, а еще и из уважения к высокому сану няни, был допускаем в детскую, где долго пил чай с баранками, а я от любви к нему и его птичке от него не отходила, ничего не говорила и за него глотала.

 

– Ваня, а у нас был сын Памятник-Пушкина.

 

– Что, барышня?

 

– У нас был сын Памятник-Пушкина, и папа сказал, чтобы я это тебе сказала.

Быстрый переход