Последний лихорадочный парижский вечер. Елисейские поля, Лувр, какие-то подарочные пакеты. Завтра — ему в Лондон, мне — в Москву. Но впереди еще целых десять часов.

Переодеваемся к ужину. Вдруг он: «Мы должны пожениться. Не будем же мы от людей скрываться!»

— Да! Да! Да! И я возьму твою фамилию! — Я прыгала до потолка (в прямом смысле). (До сих пор не понимаю собственных криков про фамилию. Наверное, в этот момент счастья хотелось стать такой родной, такой слиянной, одним-одним существом. И разделить все — тяжесть, радость, что выпадет.)

Мы в тот же миг обменялись имевшимися у нас кольцами. Помолвка состоялась. И была весело отпразднована в ближайшем ресторанчике.

В Москву я не полетела. Поехали в Лондон по туннелю через Ла-Манш.

Из Лондона я, ошеломленная, позвонила детям, которые как раз собирались в Шереметьево. Встречать.

— Я вот тут вот. В Лондоне, — лепетала я.

— Когда подъедешь? — мужественно поинтересовался мой старший сынок.

Тут же по телефону Костя попросил у них моей руки. Они не возражали.

В Лондоне все пошло по-другому. Он вообще совсем другой, Лондон. Не легкий. К тому же у местных Костиных поклонников, вернее, поклонниц случился шок при известии о предстоящем событии. Но они внешне вели себя прилично, только усиленно приглашали на всякие парти, задавая каверзные вопросы, проверяя мой культурный уровень:

— Ах, я как раз сейчас собираюсь читать Хомского. Что бы вы порекомендовали?

— Ну, почитайте «Язык и мышление» или «Аспекты теории синтаксиса». Только вам может быть скучно, если вы этим всерьез не занимаетесь, — простодушно советовала я.

Короче, все время приходилось сдавать какие-то тесты на уровень менталитета. Но это все еще было не страшно, так, чуть-чуть страшноватенько. Как в сказочке из сна, после которой — хоп — и проснулась.

Страшное началось в Москве. Мы же туда приехали жениться. Чтобы друзей назвать — полный дом. Чтобы все были счастливы, как мы.

Знаете пословицу: «Друг познается в беде»? Конечно. Только ничего подобного, поверьте! Друг как раз познается в радости. Чужую радость, как оказалось, пережить смог мало кто.

Вдруг добрые знакомые перестали здороваться. Ну, ладно бы со мной. Растлительница, так сказать. Узурпаторша. Но с ним-то за что? Пожалели бы тогда уж. Да нет. Просто видели чужое счастье. И души начинали болеть, ныть. А с больной душой каких только гадостей не сделаешь! В общем, каждый старался, как мог. Кто помянет добрым словом, кто по телефону ласково позвонит. К моменту похода в загс я тряслась, как малярийная больная. Жених вел себя мужественно, но счастья уже не излучал. Перед дверями этого учреждения я сказала: «Примут спокойно заявление — поженимся. Начнут хамить или что-то подобное — уйду». Сил больше не было. Но, представьте себе, в загсе сидят люди опытные. Глаз у них наметанный, что ли. Заявление у нас ласково приняли и даже дату приблизили по причине грядущих длительных гастролей.

На свадьбе, в итоге, были только самые близкие. Им всегда буду благодарна.

После этого знаменательного события жизнь стала еще интереснее: травить стали не только нас, но и моего младшего сына, учившегося тогда в той же музыкальной школе, что закончил мой муж. Он, надо сказать, мужественно терпел все пошлости, с которыми обращались к нему одноклассники.

Я пришла в его класс. Это были четырнадцати-пятнадцатилетние дурачки.

— У вас есть вопросы по поводу нашей с Костей свадьбы? Задавайте мне, я отвечу!

Вопросы у них, может, и были, но они их не задали.