Во-вторых, мы были родными, у нас была семья, и мне во что бы то ни стало хотелось ее сохранить.

В-третьих, у нас были дети — трое. Мне, выросшей без родителей, казалось необходимым, чтобы у моих детей были отец и мать. То, чего мне так не хватало.

В-четвертых, я безумно боялась одиночества. Я ведь вышла замуж рано. Я никогда не была предоставлена самой себе. Никогда, как мне казалось, полностью за себя не отвечала. Следовательно, не была полноценной личностью. Образование, количество книжных знаний — не в счет. Умения жить самой по себе — вот чего у меня совсем не было.

В основе характера лежала вечная нужда в опоре.

Когда мои дети учились ходить, наступал такой момент, что только страх, опаска, мешали им идти самостоятельно. Хоть за что-то надо было держаться. За палец. За веревочку.

В конце концов я давала малышу нитку. Чем нитка могла помочь? Но с ниткой в кулачке мои младенцы топали бодро и бесстрашно. Без нитки — стоп.

Так и мне. Нитка была нужна. Иллюзия безопасности».

«Я позвоню господину Шостаковичу…»

Во время путешествий всегда происходят всякие неожиданности. Ими-то (в том числе) путешествия и интересны.

Однажды Костя летел с концертами — буквально — вокруг земного шара. Сыграл в Америке, и, наконец, ему предстояло лететь в Японию на фестиваль памяти Шостаковича, который устраивал Мстислав Ростропович.

Он сидел в аэропорту и ждал вылета самолета. Сидел неподалеку от гейта.

Но на самолет не успел, так как посадку не объявили: просто пропустили всех, кто стоял рядом, и все.

Костя прибежал к месту посадки, когда гейт уже был закрыт.

Он стал возмущаться. Как это — посадку не объявили?

Это действительно была вина работников аэропорта. Они вовсю извинялись, очень сопереживали. (Все происходило в золотые спокойные времена до теракта 11 сентября 2001 года.)

Наконец, стали выбирать подходящий рейс, которым Костя мог бы улететь в Токио.

Но по времени получалось, что он опаздывал на репетицию с оркестром.

Он начал возмущаться:

— Вы понимаете, что я лечу на фестиваль Шостаковича! У меня репетиция с Ростроповичем — я должен успеть на нее!

Огорченная девушка предложила принять удар на себя:

— Простите! Простите! Я очень сожалею! Давайте я сама позвоню господину Шостаковичу и скажу, что это я виновата!

Рейс они все-таки нашли. Он не опоздал на репетицию… Шостаковичу звонить не пришлось. Слава Богу!

11 сентября 2001-го. Сент-Винсент госпиталь. Нью-Йорк

В сентябре 2001 года мы находились в Нью-Йорке, на Манхэттене. Чудесные дни стояли: солнечные, ясные, теплые. Остановились мы у нашей подруги, той самой американской писательницы, которая мне потом поведала заключительную часть истории о Горации.

Приехали мы из аэропорта достаточно поздно (летели с другого конца Америки). Пока умылись, переоделись… Во многих городах мира в поздний час поесть негде. Мы спустились в роскошный мраморный холл и спросили привратника, веселого и приветливого афроамериканца, можем ли мы еще где-то поужинать.

— Ребята! Вы в Нью-Йорке! Здесь можно все!

…И так все выглядело в то время легко и празднично!

В ночь на 9 сентября мне приснился сон. Сны мне снятся очень часто, в основном сюжетные. Я много рассказов и даже романов написала благодаря снам: главное — записать сразу, как проснешься, иначе обижаются и улетают навсегда. Потом и не вспомнишь. Но тот, приснившийся в Нью-Йорке, не годился для рассказа. Он был непростой, один из тех, что и забыть-то не получится.

…Я входила в нашу «квартиру 60-а» на Девичьем поле.