— Это крем. Чтоб не стареть, — объясняю я.

— Ну, давай, — соглашается папа. — А не рано?

Я понимаю, о чем он. Я сама читала в журнале «Работница», который мы в Москве выписываем, что следить за кожей надо начинать после двадцати пяти лет. Раньше — не имеет смысла, все и так хорошо.

— Видел, какие у наших морщины? — отвечаю я вопросом на вопрос. — Это потому, что они заранее обо всем не позаботились. А я позабочусь — и у меня вообще никогда не будет морщин!

— А! Ну, попробуй. Может, и правда, — соглашается папа.

— Пап, я буду все делать, как написано. Утром и вечером. Я же от этого глупее не стану. Я не брошу учиться. Мне просто интересно посмотреть через сорок лет, что получится. Вдруг морщины не появятся? Тогда я права. А если появятся, тоже ведь вреда не будет.

— Вреда не будет, — улыбается папа.

Отныне я по утрам и вечерам наносила на кожу лица крем. Вскоре это вошло в привычку — как зубы почистить. Минутное дело…

Время прошло. Даже больше, чем было задумано. Морщин нет!

И кто был прав?

А совсем недавно я узнала, что Лина Кавальери была знаменитой оперной певицей. И еще: ее называли самой красивой женщиной мира. Она оставалась очень красивой и после шестидесяти. Погибла она, так и не растеряв своей красоты: в ее прекрасный итальянский дом попала бомба. Война, 1944 год.

Малина

Мы с папой вдвоем идем по улице. И вдруг к нам подходит маленькая старушка. Сразу видно, очень добрая и очень печальная.

Вообще-то тут все люди добрые и тихие. Говорят на «о». Окают. Мне очень нравится такой разговор, я тоже иногда начинаю окать, мне кажется, что так звучит красивее.

Дома́ никто не запирает. Можно просто постучать в дверь и войти. Мы так однажды к соседям ходили, смотреть теленочка. Там многие дома́ были еще по-старому устроены. Сначала заходишь в теплые сени, а там скотина — коровы, телятки. Это чтоб зимой они не замерзли. А потом уже, после сеней, начиналось человеческое жилье… Близко друг к другу жили люди и их кормильцы-коровы. Нас соседка позвала смотреть на теленка, мы пришли, посмотрели, полюбовались… Все открыто… Сейчас даже странно о таком писать.

…Вот подходит к нам старушка. У нее глаза светлые, и в них слезы стоят. И она говорит папе:

— Помоги мне, мил человек. Ты ж в прокуратуре работаешь?

— Да, — говорит папа.

— Я вот там, за углом живу, у реки. Зайди ко мне, помоги заявление написать. Я ничего не пойму, как его писать… Сына у меня посадили. Сидит, суда ждет. Ему грузовик дали, а он на ладан дышал, грузовик-то. Сын не хотел за руль садиться: неисправный, говорит, грузовик даете… Я за такой отвечать не могу… Только на работу устроился. Один он у меня, сын… Муж на войне полег, я сыночка вырастила… Выучился он у меня на шофера… А этот сразу начальник ему такой грузовик дал — на погибель. А отказаться нельзя: нарушение трудовой дисциплины. И он с этим грузовиком в первый же день в реку загремел. Тормоза там неисправные и еще что-то… Хорошо, сам спасся. Теперь сидит. За что? Как быть-то мне? Они посадят его, как мы с ним? Разлучат, так и не увидимся… Разве сделать ничего нельзя?

Папа мрачнеет. У него желваки на лице ходуном ходят. Он никогда не кричит. Я понимаю, когда он сердится, по этим желвакам.

— Можно сделать, — твердо говорит папа. — Я помогу. Заявление напишу вам. Отпустят…

— Ты только приди. С дочкой приходи. Хорошая дочка у тебя, одно лицо с тобой.

Бабушка протягивает руку и гладит меня по голове.