— Что же мне тогда делать? — спросила Карен.

— Купи его. Предложи ему, скажем, двадцать процентов суммы, которую он должен был унаследовать. Он и с этим будет достаточно богат.

— Сделка? — сказала Карен. — Нас уже пытались несправедливо засудить, Остин. — Она оглянулась на меня. — Это случается со всеми успешными авторами. И моя политика — не соглашаться на сделку только для того, чтобы отвязаться.

Стайнер сдвинул брови.

— Это надёжнее, чем выходить с этим на процесс. Весь юридический базис твоей перемещённой личности — карточный домик; это новая концепция, никогда ещё не оспаривавшаяся в суде. Если ты проиграешь… — Взгляд Стайнера переместился на меня, — проиграют все такие, как ты. — Он покачал головой. — Последуй моему совету, Карен: убей это в зародыше. Перекупи Тайлера.

Я посмотрел на Карен. Она какое-то время молчала, но затем качнула головой.

— Нет, — сказала она. — Я — Карен Бесарян. И если это нужно доказывать, я докажу.

20

— Здравствуйте, — сказал я. — Где мне найти доктора Чандрагупту?

— Мне очень жаль, сэр, но он покинул Верхний Эдем. Он сейчас на пути к острову ЛС. Я могу вам чем-то помочь?

Я открыл рот для ответа, но понял, что мне, пожалуй, и правда немного лучше; возможно, травка в самом деле помогла.

— Нет, — сказал я. — Ничего. Я уверен, что всё будет в порядке.

На следующий день после поминальной службы по Карен я проснулся с жуткой головной болью. Я говорю «на следующий день», хотя на Луне по-прежнему была середина всё того же казавшегося бесконечным дня: от горизонта до горизонта солнце ползёт здесь две недели. Но Верхнем Эдем жил по распорядку, основанному на периоде вращения Земли вокруг оси, и руководство «Иммортекс» решило, что здесь будет действовать время Восточного североамериканского часового пояса; по всей видимости, в октябре мы даже перейдём с летнего времени на зимнее.

Но тогда я ни о чём этом не думал. Тогда я мог думать только о том, как страшно болит у меня голова. На Земле у меня иногда случались мигрени, но сейчас болело сильнее, и эпицентр боли располагался в центре верхней части головы, а не сбоку. Я выбрался из постели и прошёл в смежную со спальней ванную, где плеснул в лицо водой. Не помогло; мне по-прежнему словно кто-то вогнал в череп долото, пытаясь отделить полушария мозга друг от друга — теперь я понимал, что означает выражение «раздирающая боль».

Я выкурил косяк в надежде, что это поможет — тоже не помогло. Так что я нашёл себе стул и приказал телефону позвонить в больницу.

— Доброе утро, мистер Салливан, — сказала молодая чернокожая женщина, принявшая звонок.

Карен была в своём кабинете, где разговаривала с другим своим юристом — консультантом по инвестициям и чему-то ещё — пытаясь выяснить, что именно она может сделать по поводу попыток сына утвердить её завещание

Я же лежал на кровати Карен, вглядываясь — это уже вошло у меня в привычку — в белизну потолка спальни. Я не был, разумеется, утомлён — теперь я никогда таким не бывал. Но лежать вот так издавна было моей любимой позой для размышлений — она определённо была лучше положения «сидя на толчке», с помощью которого пытался передать состояние глубокой задумчивости Роден.

— Алло, — сказал я, глядя в пустоту потолка. — Алло? Ты там, Джейк?

Ничего. Совершенно ничего.

Я попытался очистить свой мозг, отбросить все мысли о Тайлере и предательстве и Ребекке и предательстве и Ракушке и предательстве и…

— Алло, — снова сказал я.