— Я уничтожаю женщин, — так сказал он, когда, лежа в его постели, я с ужасом увидела, открыв глаза, его силуэт на фоне серой стены, подсвеченной желтой лампой: кривоногий, плечистый, длинноволосый, он показался мне отделившейся от меня же самой искаженной и зловещей тенью. — Женщины изнахратили мою нежность.

Он верил в гороскопы, и каждого, с кем сводила его судьба, определял не по его поступкам или высказанным мыслям, а по году и месяцу рождения. Сам он рожден был под знаком Стрельца и считал потому, что обречен вечно гнаться за ускользающей целью, чтобы, настигнув ее, пронзить жестокой стрелой — и умереть. Он никогда бы, пожалуй, не смог объяснить ясно, что за цель он преследует, но способен был, хоть и с трудом, языком корявым, выразить свое постоянное ощущение бесконечной погони за недостижимым. Своей страстью к астрологии он заразил и Катьку. Она откопала какой-то потрясающе модный секс-гороскоп, расписывающий эротические достоинства и недостатки мужчин и женщин в соответствии с их датой появления на свет. Про нее в сомнительной этой книженции, одной из тех, что наводнили уличный рынок, почти целый век спавший до того совершенно спокойно, сказано было с уверенностью: нуждается в сексе постоянно и жить без такого рода занятий не может и дня. Виктор приволакивался за Катериной и раньше, но лениво, грубовато и безрадостно — роману явно не хватало горючего. Своими рассказами я придала их отношениям экзотический колорит, гороскоп, которому Катька поверила, точно отцу родному, убедил ее, что скучный и положительный цветоконфетоноситель ей вовсе ни к чему, и она его окончательно отфутболила, а ревность к появившейся и очень сильной (!) сопернице, то бишь ко мне, раскачала их корабль на двоих, страстными волнами шторма: Катерина то накидывалась на Виктора с бурной любовью, то мстила за внимание к другой бешеной холодностью, ледяным отвержением — и тогда он требовал взаимности угрозами и чуть ли не кулаками. Пламя вспыхнуло. Она потеряла голову. Он забыл обо мне. В соревновании со мной, разумеется, победила она. Но, к несчастью, в ее любовной победе, вызвавшей у меня не радость, а сильное чувство вины, таилось, как змея в дупле, и ее поражение.

* * *

Я была, откровенно говоря, потрясена, узнав, что Катерина родила сына. Причем виновник сего, неизвестный мне, сделал, говорят, ей ручкой, гоу хоум, май дарлинг, и устремился к другой!

Жалко ведь Катьку, а?

Дверь мне открыла на этот раз ее мать, фигурой такая же такса, что и дочь, но с удивительно чистыми голубыми глазами.

— Проходите, проходите, Оля, — мило пригласила она, — Катя немного занята.

Катерина, поставив посередине комнаты на стул ванночку, купала в ней нечто смугленькое и такое крохотное, что громкий и переливчатый рев, который существо издавало, казался плещущимся прямо в ее ладонях. Худая и истомленная, она потом рывком завернула младенца в полотенце и заткнула в кроватку, качнув его раза два раздраженно, одновременно закуривая сигарету.

— Все понимает, — сказала она чуть погодя, едва затихли вопли плача. И закашлялась. — Я на него смотрю, — прокашлявшись, заговорила она, садясь к столу и закидывая ногу за ногу, — а он тоже как уставится мне прямо в глаза и смотрит так строго-строго, и я понимаю, что он знает про то, что я хотела его вытравить… Кто из нас кого убьет: или, вырастет когда, он меня, или я сделаю из него…

— Да, ну, — у меня прямо сердце сжалось, ее слушая, — ну, брось! Ты просто устала. Когда ребенок маленький, все устают. Лучше скажи, — я решила перевести тему, — Наталья у тебя бывает?

Она поскучнела. Погасила окурок. Встала. Подошла к кроватке. — Спит, — сообщила она, — котенок. Засунешь его в одеяло, и тут же дрыхнет.