— Но разве не стоит спросить его мнения? То есть…

— Джон, послушай! Вы с Мальцером оба должны выкинуть из головы мысль, будто я — его собственность. Сойдемся на том, что он был для меня вроде доктора на протяжении долгой болезни, но если я захочу, я всегда могу отказаться от его услуг. В случае возникновения формальных разногласий он, вероятно, может претендовать на очень крупную сумму — учитывая труд, вложенный в мое новое тело. Само тело в какой-то мере — его произведение, но не собственность! Ни на него, ни на меня он прав не имеет. Не представляю, какое заключение вынес бы по этому делу суд: здесь все тот же беспрецедентный случай. Тело — это его творение, а мозг, скрепляющий воедино бездушную груду металлических браслетов, — мой, и Мальцер не может удерживать меня против моей воли, как бы ему ни хотелось. Ни по закону, ни…

Она вдруг замялась и отвела взгляд. Впервые Гаррис заметил, что Дейрдре что-то утаивает, и не нашел этому объяснения.

— В любом случае, — продолжала она, — до такого не дойдет. За последний год мы с Мальцером очень сроднились, и по принципиальным вопросам разногласий быть не может. В глубине души он осознает мою правоту и не станет чинить мне препятствий. И его труд нельзя будет считать законченным, пока я не исполню своего предназначения. А я отступать не собираюсь.

В ее дружелюбном тоне промелькнула неприметная дрожь, совершенно Дейрдре не свойственная. Гаррису она запала в память, и он решил подумать об этом на досуге, а пока что просто согласился:

— Хорошо. Наверное, ты права. Когда же выступление?

Она повернула голову таким образом, что стеклянная маска, служащая ей органом зрения, посмотрела на него будто бы искоса, и золотое ровное лицо с едва намеченными скулами от этого приобрело заговорщицкое выражение.

— Сегодня вечером, — ответила Дейрдре.

Мальцер никак не мог набрать на диске номер, так тряслись его исхудавшие руки. После двух попыток он нервно рассмеялся и дернул плечом в сторону Гарриса.

— Попробуйте вы, — попросил он.

Тот посмотрел на часы:

— Еще рано. Ее номер только через полчаса.

Мальцер нетерпеливо дернул рукой:

— Ну, давайте же, скорее!

Гаррис равнодушно пожал плечами и начал крутить диск. Наклонный экран над ними заполнили помехи звука и изображения, затем перед глазами возникла мрачная средневековая зала, сводчатая, просторная, по которой передвигались люди в красочных одеждах, напоминающие подземных гномов. В пьесе фигурировала Мария Шотландская, поэтому театральные костюмы создавали иллюзию елизаветинской эпохи; но, поскольку любой исторический период приходится передавать сообразно бытующей моде, Елизавета, вероятно, поразилась бы, увидев прически актрис. Что до обуви, то она была уже сущим анахронизмом.

Зала пропала из виду, и на экран наплыл чей-то крупный план. Лицо исполнительницы роли Марии Стюарт обдало Гарриса и Мальцера роскошной, чувственной красотой, богато оттененной облаком усеянной жемчугами прически. Профессор застонал.

— И ей предстоит соперничать с этой… — сдавленно произнес он.

— Думаете, не сможет?

Мальцер в сердцах шлепнул ладонями по подлокотникам. Он, видимо, только сейчас заметил, как сильно дрожат у него руки, потому что пробормотал: «Как трясутся! Ни молоток, ни пилу мне доверять нельзя». Попеняв таким образом самому себе, вслух он рассерженно выкрикнул:

— Конечно, не сможет! Она больше не женщина, а бесполое существо. Она пока этого не осознала, но скоро ей это предстоит!

Гаррис изумленно уставился на Мальцера. Подобная мысль еще ни разу не посещала его — настолько образ прежней Дейрдре перекрывал нынешний.