Оно нашло мясо приемлемым.

Позже, припоминая случившееся, Джейн так и не смогла определить, что же это было за оно. Она не знала, как предложить еду, не знала, как эта еда была принята. Не знала, как нашла его лежавшим посреди парадоксального пространства и утлости и грезящим об иных мирах и эрах.

Она лишь знала, что темнота снова закружилась вокруг нее, подмигивая маленькими огоньками, когда оно пожирало еду. Воспоминания перебегали из его разума в ее разум, как будто оба они были сделаны из единой ткани. На сей раз она видела все яснее. Видела огромное крылатое существо в блестящей клетке, она прыгнула вместе с Руггедо, ощутила биение крыльев, почувствовала взметнувшуюся в теле волну голода, живо вкусила жар, сладость, солоноватость упруго бившей струи.

Это было воспоминание, собранное из многих других событий. Другие жертвы бились, схваченные им, роняли перья, извивались. Когда он ел, все его жертвы сливались в воспоминаниях в единое огромное целое.

Самое сильное воспоминание было и последним. Джейн увидела сад, наполненный цветами, каждый из которых был ее роста. Фигуры, скрытые одеяниями с капюшонами, молча двигались среди цветов, а в чашечке гигантского цветка лежала жертва со светлыми волосами, и цепи на ней сверкали. Джейн показалось, будто она сама крадется среди этих молчаливых фигур, и что она — оно — Руггедо — в другой личине идет рядом, направляясь к тому, кто вот-вот умрет.

Это было его первое воспоминание о человеческой жертве. Джейн попыталась проникнуть дальше, узнать побольше. Моральные критерии не играли для нее никакой роли. Еда есть еда. Но затем воспоминание перешло в другую картинку, и она так и не узнала, чем все кончилось. Впрочем, это было и не нужно. У всех подобных воспоминаний лишь один конец. Возможно, это и хорошо, что Руггедо решил не задерживаться на этом моменте своих кровавых пиршеств.

Она осторожно балансировала на балке, неся обратно пустой таз. На чердаке пахло пылью. Это помогло немножко разогнать красные пары, клубившиеся в ее воспоминаниях.

Когда дети вернулись, Беатрис просто спросила:

— Сделала?

Джейн кивнула. Табу по-прежнему было в силе. Вопрос этот обсуждался ими лишь в случае крайней необходимости. А томительный, вялый жар дома, удовлетворенная пустота Неправильного Дяди ясно показывали, что опасность снова на время отступила…

— Прочитай о Маугли, бабушка, — попросил Бобби.

Бабушка Китон села, надела очки и взяла Киплинга.

Остальные дети, довольные, устроились рядом с ней. Бабушка читала о гибели Шерхана, о том, как тигра поймали в ловушку в глубоком, узком ущелье, и о сотрясающем землю паническом бегстве, превратившем бывшего убийцу в кровавую кашу.

— Ну вот, — сказала бабушка Китон.

Она закрыла книгу.

— Вот вам и конец Шерхана. Теперь он мертв.

— Нет, — сонным голосом возразил Бобби.

— Ну, как это? Ведь стадо убило его.

— Только в самом конце, бабушка. А если ты начнешь читать сначала, Шерхан снова будет здесь.

Бобби был слишком мал для того, чтобы понять, что такое смерть. Ведь во время игры в ковбоев и индейцев тебя тоже убивают, и в этом нет ничего ни плохого, ни печального. Смерть — просто термин, понять который можно, лишь пережив некий личный опыт.

Дядя Лью курил трубку и, морща коричневую кожу под глазами, смотрел на дядю Берта, который, прикусив губу, долго сомневался, прежде чем сделать ход. Но дядя Лью все равно выиграл партию в шахматы. Дядя Джеймс подмигнул тете Гертруде и сказал, что ему бы хотелось пройтись: мол, не составит ли она ему компанию? Она согласилась.

После их ухода тетя Бетти подняла голову и презрительно фыркнула.