Одним из этих компонентов был вчерашний вечер в доме Бартонов. Во всяком случае, воскресный вечер — чертовски неподходящее время для вечеринок: мужчины много пьют, чтобы забыть о том, что ожидает их завтра; женщины отчаянно стараются продлить удовольствие от выходного дня, которое моментально развеется, как только завтра зазвенит будильник. К этому надо добавить, что именно в этот воскресный вечер Чарли Кук по-настоящему напился в стельку, грязно, позорно, мертвецки, а Алима Бентон, очевидно, под впечатлением лежавшего навзничь на полу посреди гостиной Чарли, начала в очередной раз слезно рассказывать, как восемь лет назад муж избил ее, что уже стало легендой. Все были сыты по горло этим и (за исключением Чарли, находившегося в бессознательном состоянии) отправились по домам задолго до полуночи.

Дома, за стаканчиком спиртного на ночь, Хэнк и Кэрин говорили о прошедшем вечере. И чем больше они говорили о нем, тем ужаснее он казался. Затем они, наконец, пошли спать, ища утешения от разочарования этим вечером в любовном акте. Но это, как оказалось, было еще одной ошибкой. Изнуренные и испытывая угнетающие последствия от чрезмерной выпивки и холодной, искусственно вызванной близости, они погрузились в беспокойный, не приносящий облегчения сон.

Утром, как всегда, зазвенел будильник. В распоряжении Хэнка было сорок пять минут, чтобы успеть умыться, побриться, одеться, позавтракать и в восемь часов пятнадцать минут уже выйти из дома. Однако и это утро началось плохо.

Ночью, очевидно, на полчаса было прервано электроснабжение, и когда в семь тридцать зазвенел электрический будильник, на самом деле было уже семь часов пятьдесят минут. Хэнк сделал это открытие только двадцать минут спустя, когда включил радио, чтобы послушать сводку погоды. Услышав точное время, он, не закончив завтрака, выскочил из-за стола и бросился в ванную бриться. Порезал щеку. Стал бранить Бартонов за их отвратительный вечер, свою жену за ее холодность, проклятую, плохо работающую электрокомпанию и даже радиостанцию, которая, наконец-то, сообщила точное время. Он пулей вылетел из дома, бросился бежать к станции метро и все равно прибыл на работу почти в десять часов. Только здесь он понял, что все происшедшее до этого (а к этому времени он начал более снисходительно относиться к Бартонам, к своей жене, электрокомпании и радиостанции) было только прелюдией к настоящей катастрофе, ожидавшей его на работе.

В пятницу ему было поручено вести дело об убийстве Рафаэля Морреза. Он получил расшифрованные стенограммы допроса ребят, сделанные в вечер убийства. Он принес их в кабинет и положил в верхний ящик стола. В это утро, в это исключительно отвратительное утро стенограммы исчезли. Было пятнадцать минут одиннадцатого, и жара, казалось, решила побить все рекорды, а проклятые стенограммы полицейского допроса исчезли. Он обыскал весь кабинет. К половине одиннадцатого, обиваясь потом, он готов был взломать железную решетку в одном из окон и выброситься на мостовую. Он позвонил коменданту здания, пытаясь выяснить, не выбросила ли их случайно уборщица в мусорную корзину. Он позвонил в машинописное бюро и спросил, не взяла ли их с собой по рассеянности какая-нибудь легкомысленная стенографистка. Позвонил Дэвиду Лифшицу, спросил его, не рыскал ли ктонибудь в это утро у него в кабинете. Во второй и в третий раз обыскал кабинет.

Было уже одиннадцать часов.

Он сел за стол, мрачно уставившись взглядом в стену и барабаня пальцами по столу, уже готовый сам совершить предумышленное убийство.

Тут в кабинет вошел Альберт Соумз, блестящий молодой негодяй, со стенограммами подмышкой.