|
Молодому человеку иногда следует и позабыть о честолюбии. Поэтому, когда Генриху исполнилось восемнадцать лет, он в течение нескольких быстро пролетевших месяцев твердил: "Довольно я сделал для жизни! Женщины так прекрасны, и искать их благосклонности - дело более увлекательное, чем война, религия или борьба за престол!" Он разумел молодых женщин и те мгновения, когда они словно уж и не человеческие существа, а скорее богини - до того прекрасно их торжествующее тело. Каждый раз, когда ом познавал их и убеждался, что они из плоти и крови, они все же продолжали казаться ему созданиями другого мира, ибо воображение и желание тотчас снова их преображало. К тому же это были все новые женщины, так что он не успевал в них разочаровываться. Генрих слишком часто их менял. Поэтому он еще не догадывался, что в их восхитительных телах вместо владевших им возвышенных чувств чаще всего живут лишь расчет да ревность. И если одна начинала ненавидеть его, то он был способен полсуток мчаться верхом без отдыха, чтобы за свою пылкость добиться награды от другой. И та ждала его - ее взор сиял, лицо ее было ликом вечной любви. Он падал к ногам какой-нибудь новой возлюбленной и целовал край ее одежды, наконец достигнув блаженной цели после долгой, бешеной скачки. Слезы туманили ему глаза, и сквозь их пелену женщина казалась ему вдвое прекраснее. Однако в то время, как Генрих жил для молодых женщин, несколько более зрелых дам без его ведома занимались его судьбой. И первая - мадам Екатерина. Однажды утром, в Лувре, она удостоилась высочайшего посещения своего сына Карла Девятого. Карл был еще в ночной сорочке - так спешил к матери этот рыхлый молодой человек. Не успев прикрыть за собою дверь, он воскликнул: - Я же говорил тебе, мама! - Твоя сестра впустила его? - Да. Марго спит с этим Гизом, - сердито подтвердил Карл. - А что я тебе говорила? Потаскуха, - выразилась мадам Екатерина с той точностью, какой требовали обстоятельства. - И вот вам благодарность за то, что ей дали хорошее образование! гремел Карл. - Знает латынь: уж такая ученая, что даже за обедом читает! Танцует паванну, хочет, чтобы ее воспевали поэты, - перечислял он, горячась все больше, - завела позолоченную карету, на головах лошадей - плюмажи шириной с мою задницу. Но я знаю, что она проделывает: я подсмотрел! С одиннадцати лет эта дрянь такими делами занимается. - Ты же и сводил ее, - уточнила Екатерина. Но Карл не дал прервать себя. Он знал всех любовников своей сестры и, бранясь, перечислил их. Потом вдруг обмяк, умаялся от своей ярости, - при его комплекции подобные волнения были очень вредны. Лицо Карла побурело, задыхаясь, он с размаху повалился на кровать матери, так что взлетел пух от подушек; потом пробурчал: - А мне-то какое дело? Горбатого могила исправит, так и будет путаться либо с Гизом, либо еще с кем-нибудь. Плевал я на нее. А его мать смотрела на него и думала: "Всего несколько лет тому назад у него был такой благородный вид - прямо портрет на стене. А сейчас еще немного, и будет просто мясник, а не король. Как это я так маху дала! Да ведь не я, а все эти паршивые Валуа. Кровь рыцарей-варваров сказывается вновь и вновь, и вот опять видишь этакого, из той же породы", рассуждала дочь Медичи - потому, что ее малоизвестные предки жили в удобных комнатах, а не в конюшнях и военных лагерях. Она сказала своим однообразным, тусклым голосом: - Коли твоя сестра так ведет себя, мне скоро придется, пожалуй, взять Генриха Гиза в зятья. И кто тогда, мой бедный мальчик, возьмет верх - ты или он? - Я! - прорычал Карл. |
