Сановники выслушали слова младшего Маниакиса в глубоком, почтительном молчании. Его совсем не удивило, когда Курикий, дождавшийся, пока он закончит, первым вскричал:

— Слава Маниакису Автократору, победителю!

Заранее было понятно, что будущий тесть первым попытается использовать в своих интересах грядущее восшествие своего зятя на трон. Но остальные вельможи не замедлили присоединиться к казначею. Воодушевление их казалось неподдельным. Если, конечно, судить об искренности людей по тому, насколько громко они выражают свой энтузиазм.

Младший Маниакис высоко поднял свой кубок:

— За Видессию! — Он залпом осушил серебряный сосуд.

— За Видессию! — хором вскричали все присутствовавшие — столичные нобли, члены семьи и слуги. Интересно, спросил себя младший Маниакис, многие ли из них, произнося тост за империю, произносят его в первую очередь за себя?

На столике рядом с кроватью Ротруды неярко горел ночник. Из соседней комнаты доносилось мирное посапывание Таларикия. Двери между комнатами никогда не запирались — обстоятельство, иногда повергавшее Маниакиса в смущение. Он никак не мог привыкнуть к тому, что малыш, которому вдруг захотелось на горшок или просто спросонок, в поисках родительской ласки, порой появлялся в их спальне в самый неподходящий момент.

Ротруда же воспринимала такие вторжения как должное. По ее рассказам, в стране халогаев большие семьи зачастую жили в одной комнате и интимное уединение, привычное для видессийцев, им было несвойственно. Ей самой стоило больших трудов усвоить этот обычай.

Сейчас она сидела на краю кровати, расчесывая свои тяжелые золотые волосы, поблескивающие в свете ночника. Пламя слегка дрожало; игра света и тени подчеркивала паутинку мелких морщинок в углах ее рта и у глаз — Ротруда была ровесницей Маниакиса.

Но вот она положила гребень с костяной ручкой на столик. Пламя ночника взметнулось, словно вспугнутое ее движением, и быстро успокоилось. Не изменив сосредоточенного выражения лица — оно всегда бывало таким во время причесывания, — Ротруда полуобернулась к Маниакису:

— Ты женишься на дочери Курикия, если вам удастся выиграть сражение за Видесс, да?

Маниакис задумчиво потеребил губу. Все-таки он не ожидал настолько прямого вопроса, хотя нелюбовь к околичностям была в крови мужчин и женщин, родившихся в Халогаланде, сколько он ни встречал их в столице, в Каставале, в других местах… Все они высказывались куда более откровенно, чем большинство видессийцев.

Ротруда спокойно ждала ответа.

— Думаю, да, — вздохнул он. — Я ведь не скрыл от тебя, что до приезда на Калаврию был влюблен в Нифону.

— Ее отец занимает важный пост при дворе императора, — заметила Ротруда, — и у него появятся веские причины возмущаться, если его дочь вдруг окажется отвергнутой, верно?

— Верно, — согласился Маниакис. Тогда Ротруда перешла прямо к сути:

— А как насчет меня? Как насчет нашего сына, который плоть от плоти твоей?

Ну вот. Маниакис втайне надеялся, что этот вопрос не встанет так быстро. Или, по крайней мере, не будет поставлен так резко. Уклониться от разговора он не мог, а подходящего ответа не находил. Немного подумав, он выбрал лучшее из того, что пришло ему в голову:

— Что бы ни случилось в будущем, вы оба всегда будете дороги мне. Если ты захочешь остаться в Каставале, то никогда ни в чем не будешь нуждаться. Клянусь Фосом. — Очертив у левой стороны груди знак солнца, Маниакис приложил руку к сердцу.

Ротруда только пожала плечами.