Пусть это закончится поскорее! Чувствую легкое похлопывание по щекам. Ну вот, кажется, и все. Что-то вынули из меня, завернули, всплакнула Анечка. Закончилась назойливая боль, внутри меня пустота. И вместе с появлением этой пустоты что-то необратимо изменилось… Пустота словно была не только внутри, но и вокруг. И я медленно и безнадежно растворялась в ней; исчезала, уходила, сливаясь с Вечностью…

Кто-то меня зовет, слезно и участливо:

– Очнитесь, матушка Александра Федоровна!

Я открываю глаза. Анна смотрит на меня – заплаканная, с покрасневшим носом. За ее спиной мелькает еще кто-то – ах да, это доктор и служанка. Не хочу никого видеть… Я снова закрываю глаза.

– Доктор, что с ней? – слышу горестное восклицание Анечки. Вслед за этим чувствую прохладную ладонь у себя на запястье. Не хочу, не хочу слышать, что скажет доктор! Не хочу слышать вообще ничего… Заткнуть бы уши, но я так слаба, что не могу поднять руку.

– Кровотечение… – доносится до меня, но отчего-то слово это не имеет для меня никакого смысла. – Лед! Принесите лед! Быстрее!

Суетливый топот убегающих ног. Ах, вот бы все они ушли и оставили меня одну! Хочу поговорить с ангелами… Но у меня уже не получается. Ушло то чувство, что заставляло меня смотреть в небо так, словно не существует этих стен. Сейчас мне как-то зябко, неуютно. Мысли в голове ворочаются тяжело. Какой-то серый искристый мрак наползает со всех сторон… Но он не пугает меня. Мрак этот ласков, вкрадчиво он шепчет мне тысячей голосов, зовет… Я улыбаюсь, внезапно поняв, что это за мрак. Это – облегчение, покой, это Смерть… Я уйду туда, куда он меня манит, туда, куда ушел мой сын! Мне не нужна эта жизнь без моего мальчика. Я все равно умру – так зачем же мучиться еще долгие годы? Алешенька! Где ты? Я найду тебя там, в запредельном мире, я буду с тобой, ты не будешь одинок, мой милый мальчик, сыночек мой! Не хочу я жить, жизнь – это сплошное страдание… А теперь, когда нет больше тебя и нет больше надежды… К тому же я ЗНАЮ… Я ЗНАЮ – и этого уже ничего не изменит, я знаю свое будущее, будущее своей семьи… И там тебе была уготована нерадостная судьба, Алешенька, трагическая, мучительная смерть… Теперь ничего этого не будет. Ушел сыночек, не познав жизни со всеми ужасами ее – утешение ли это для меня? В чем же смысл теперь моего существования? Пусть будет так, как и было уготовано – умру я вместе со своим сыном, чтоб не было одиноко душе его…

Боже! Боже Всемилостивый! Утоли мои страдания, забери меня в терем твой пресветлый! Там ангелы поют, там свет живой струится благодати Твоей! Упокоится душа моя в мире, подле престола твоего…

Вот они, ангелы – совсем рядом! Они сами пришли ко мне – спустились с небес и окружили ложе мое, лучатся глаза их и гладят они меня, жалеючи. Светятся их лица и нимбы мерцают над головами… Только смотрю я на них словно сквозь красноватую пелену… В этой пелене клубятся какие-то тени, сливаясь в едва разборчивые картины… Странные, фантасмагорические картины. Они становятся все четче и я вглядываюсь них с каким-то необъяснимым интересом… Бегут толпы народа. Они размахивают красными знаменами, будто только что вымазанными в свежепролитой крови, рты этих людей раскрыты в яростном и торжествующем крике. Это – рабочие, солдаты, матросы, простой люд с петербургских окраин. Воодушевленные, возбужденные, перемазанные копотью и кровью… Солдаты и матросы вооружены винтовками, штыки которых направлены прямо на нас, Романовых. Слышна беспорядочная стрельба. Ненависть, ненависть разлита повсюду, она мажет людей подобно липкой грязи, и виновны в этой разлитой повсюду ненависти только мы сами…

Надвигается кровавый хаос, но мой муж слишком слаб, чтобы бороться с этим ужасом, он не может стукнуть кулаком, не может отдать приказ стрелять в бушующую толпу.