— Эй ты, сука, — с каким-то даже весельем окликнула жирная. — Н'деюсь, ты не с'-ик-бираешься к'го-то здесь подцепить?

Устало оглядев Мону, блондинка одарила ее блеклой — «я тут ни при чем» — ухмылкой и отвернулась.

Будто черт на пружинках, с места вскинулся сутенер, но Мона, повинуясь жесту блондинки, уже двигалась сквозь толпу. Он схватил ее за руку, шов пластикового дождевика с треском разошелся, и Мона локтями протолкалась обратно в толпу. Верх взял «магик» и... следующая картинка — она сознает, что до троицы уже больше квартала, приваливается к какому-то железному столбу и сползает по нему вниз, кашляя и обливаясь потом.

А «магик» вдруг опять — иногда такое случается — поставил мир с ног на голову, и все кругом сделалось отвратительным. Лица в толпе казались загнанными и голодными, как будто всем им нужно срочно бежать по каким-то сугубо личным делам, а свет за стеклами магазинов стал холодным и жестким, и все вещи в витринах были выставлены лишь для того, чтобы сказать ей, что ничего такого у нее никогда не будет. Где-то звенел голос, злой детский голос, нанизывающий непристойности на одну бессмысленную бесконечную нить. Осознав, чей это голос, Мона примолкла.

Левая рука мерзла. Она опустила глаза; рукава не было, а шов на боку разошелся чуть ли не до пояса. Сняв дождевик, она просто завернулась в него: может, тогда его жуткий вид будет не так заметен.

Волной задержанного адреналина нахлынул «магик», и Мона спиной оттолкнулась от столба. Ноги сразу подогнулись в коленях, и она еще успела подумать, что вот-вот отключится... Но «магик» опять сыграл с ней одну из своих шуточек, и вот она сидит на корточках во дворе у старика, летний закат, слоистая серая земля искорябана черточками игры, в которую она играла... но теперь она просто прячется, без всякого дела, смотрит мимо массивных чанов туда, где в зарослях черники над старой покореженной автомобильной рамой пульсируют светлячки. Из дома у нее за спиной льется свет и доносится запах пекущегося ржаного хлеба и кофе, который старик кипятит снова и снова, пока, как он говорит, ложка не встанет; он сейчас там, читает одну из своих книг, переворачивает иссохшие, крошащиеся коричневатые листы, нет ни одной страницы с целым углом. Книги приносили в потертых пластиковых мешках, и иногда они просто рассыпались в пыль у него в руках. Но если он находил что-нибудь, что ему хотелось бы сохранить, то доставал из ящика маленький карманный ксерокс, вставлял батарейки и проводил машинкой по странице. Она так любила смотреть, как из щелки вылезают свежие копии, с их особым запахом, который быстро исчезал, но старик никогда не давал ей подержать ксерокс в руках. Временами он громко читал вслух с какой-то странной заминкой в голосе, как человек, пытающийся что-то сыграть на музыкальном инструменте, за который он не брался многие годы. Эти его книги, никаких историй в них не было... Что это за история, если у нее нет ни начала, ни конца и никаких анекдотов она тоже не рассказывает? Эти его книги... Они были как окна во что-то уж очень странное, старик никогда не пытался что-либо объяснить; должно быть, сам ничего в них не понимал... а возможно, не понимал никто...

Тут улица обрушилась на нее снова — больно и ярко. Мона потерла глаза и закашлялась.

Глава 12

«АНТАРКТИКА НАЧИНАЕТСЯ ЗДЕСЬ»

Я готова, — сказала Пайпер Хилл, с закрытыми глазами сидевшая на ковре в некоем подобии позы «лотоса». — Проведи левой рукой по покрывалу.

Восемь изящных проводков тянулись из гнезд за ушами Пайпер к устройству, лежащему у нее на загорелых коленях.