Ему была известна лишь одна фабрика – управлял ею некто Шаббир Зафир. Познакомились они уже некоторое время назад, и Мохтар знал, какая у Зафира репутация. Тот был из Индии, по-арабски говорил коряво, но перед своими покупателями из Азии и Европы прикидывался йеменцем. В Йемене жили сотни тысяч иммигрантов, большинство плюс-минус ассимилировались, но Мохтара как-то смущали повадки Зафира. И на той же фабрике Зафир вдобавок выпускал бумагу, отчего кофе получался в лучшем случае сносный. Никак невозможно избавить зерна от смутного бумажного запаха.

Но пока у Мохтара не было выбора. Абдо Альгазали велел не работать с Эндрю Николсоном, другим известным владельцем фабрики в Сане. Почему надо стороной обходить этого Эндрю Николсона – который фигурировал у Мохтара в самой первой таблице SWOT, – так и не прояснилось, но Абдо Альгазали настаивал. Придет время – и у Мохтара появится своя фабрика, но пока деваться некуда, надо выбирать меньшее из двух зол, и меньшее зло – Зафир. Мохтар повез в Сану образцы всех трех сортов Хубайши.

На фабрике Зафира пришлось иметь дело с Сухой, которая занималась текущей работой. Мохтар выдал ей образцы Хубайши и оставил заказ – очистить зерна и рассортировать. Суха всегда была надменна, обычно резка, а Мохтар, беседуя с ней, увидел сортировщиц – примерно двадцать женщин сидели за деревянными столами, и перед каждой высились по две кучи зерен. Сортировщицы работали молча, слушать музыку им запрещали, и Мохтар посочувствовал; на следующей неделе он приезжал еще трижды, и всякий раз его образцы не были готовы.

Суха отделывалась отговорками, но время поджимало. Мохтару нужны образцы – обжарить, продегустировать, отослать Виллему, который был тогда в Эфиопии. Но Суха тянула резину, и как-то раз на глазах двадцати безмолвных сортировщиц он потерял терпение.

– Не можете управлять фабрикой, – рявкнул Мохтар, – продайте ее мне!

Сам не понял, зачем так сказал. У него же нет денег на фабрику. Но порой он надевал костюм богатого американского йеменца, зная, что вот такие люди, как здесь, блефа не распознают. Сортировщицы покосились на него и вернулись к работе. Но едва Суха удалилась, к Мохтару подошла одна сортировщица, женщина лет тридцати, с непокрытой головой.

– Если покупаете фабрику, возьмите меня, – по-английски сказала она.

Смотрела она не мигая. Мохтар удивился. Повстречать на кофейной фабрике англоговорящую сортировщицу – само по себе неожиданный поворот, но вдобавок она повела себя на редкость смело, обратившись к нему при остальных.

– Хорошо, – по-английски ответил он. – Как вас зовут?

– Амаль, – ответила она.

– Где мы можем побеседовать?

Они договорились назавтра встретиться в кафе.

Там Амаль рассказала Мохтару, до чего гнусны условия на фабрике Зафира. Смены долгие, платят гроши и редко вовремя. Запрещают разговаривать, петь, слушать музыку. Одна женщина работала на ранних сроках беременности, а потом у нее случился выкидыш, она заболела, и ее уволили. Мохтар вспомнил свою бабушку в Ричгроув – ее многочисленные истории о том, какую несправедливость приходилось терпеть рабочим Центральной долины. Бабушкину ярость Мохтар полностью разделял.

– Если откроете фабрику, – сказала Амаль, – я пойду к вам. И остальных уговорю.

За два дня женщины рассортировали его образцы, и Мохтар в спешке упаковал посылку Виллему в Аддис-Абебу. Пришел в центр DHL в Сане, где у него потребовали доплату, – иного он в Йемене и не ожидал. Он не раз все взвесил и знал, что отсылает три образца общим весом три килограмма. Но сотрудник DHL уверял, что посылка весит 4,2 килограмма, и требовал лишнюю сотню долларов.

– Слушайте, – сказал Мохтар, – вот не надо.