— Да, но ты была нашей монахиней. Ты была нужна нам…
— Мне это необходимо, — сказала Анна. — Я долго думала над этим. Необходимо. Прости.
— Анна… мне ты тоже необходима… пожалуйста…
Глаза Гертруды наполнились слезами, и мгновение спустя ее щеки стали красными и мокрыми.
Анна придвинула кресло к подруге. Они молча обнялись. Анна, тоже плача, схватила Гертруду за плечи, притянула к себе ее милую голову, и их слезы смешались. Ей казалось, что за размытыми очертаниями комнаты видится мерзость опустошения. Она плакала вместе с Гертрудой от невыносимого сочувствия к ней, плакала над собой и над своим грядущим одиночеством.
Скоро они взяли себя в руки, отодвинулись друг от друга, осушили слезы.
— Ты еще передумаешь, — сказала Гертруда.
— Нет, нет.
— Ну и черт с тобой!
— Прости…
— Итак… в конце концов… нам снова предстоит разделить мир. Мне достанется старый, тебе новый.
— Мы еще встретимся, — сказала Анна.
И она уже заранее видела, как это будет. Обмен остроумными письмами, со временем все более редкими. Встречи, может, раз в три года, без мужчин. Будут сидеть в баре в Нью-Йорке или в Чикаго и вспоминать былые годы. Смеяться прежним грустным, безумным смехом, как тогда, давным-давно, когда Анна собиралась в монастырь.
И как тогда, при том давнишнем расставании, Анна сказала:
— Не навек прощаемся.
Но они прощались навсегда, и обе знали это.
Часть девятая
— Почему Анна решила уехать? — спросил Тим.
Он и Гертруда обедали на Ибери-стрит, запивая еду молодым божоле.
— Не знаю. Ее нелегко понять. Видно, после того как она явилась ко мне прямо из монастыря и я очень зависела от нее, ей представлялось, что мы вечно будем неразлучны. Наверное, мне и самой этого хотелось. Потом она почувствовала, что не может делить меня ни с кем другим. Она всегда относилась ко мне так, словно я ее собственность, даже в колледже.
— А не в том дело, что она недолюбливает меня?
— Нет, навряд ли.
— Было бы очень неприятно думать, что ты потеряла ее из-за меня…
— Нет-нет, то же самое было бы, выйди я за кого другого, она хотела меня для себя.
— Она всегда несколько пугала меня. Но я старался.
— Знаю, дорогой мой, ты старался. Она говорила что-то о том, что она человек религиозный и нуждается в уединении.
— Я считал, что она завязала со всем этим делом.
— И я. Но оказывается, нет. У таких людей это как наркотическая зависимость. И она же пуританка, мазохистка.
Гертруда не призналась Тиму, насколько глубоко ее ранила измена Анны. Как она могла покинуть ее, снова и снова спрашивала себя Гертруда, как могла, когда она так нужна ей и она так ее любит? Почему она не может сохранить все, все, что ей было дано после смерти Гая? Как ей быть без Анны? Еще одно горе, с которым так трудно будет справиться. Надежная, казалось бы, колесница, в которой они с Анной собирались промчаться по жизни, в результате не выдержала испытаний, развалилась.
Тим предложил перейти из столовой за маленький столик в гостиной, в которой теперь каждый вечер пылал камин, поскольку погода была морозной. Тим уже убрал грязные тарелки и разложил между бокалами шахматную доску. Обычно перед сном они играли, пытались играть, партию. Оказалось, что в шахматах они стоили друг друга. Графу о решении Анны они решили не говорить.
— Ты завтра встречаешься за ланчем с Графом?
— Да, ты ведь завтра преподаешь.
— Не забудь, что Пэт Камерон и Эд заглянут пропустить по рюмочке. |