Анна и Гертруда сидели в гостиной. Солнце за окнами сияло на тающем снегу, разравнивая сугробы, желтя и заставляя гореть и искриться его девственную гладь на крышах и в скверах. Лондон наполнился странным таинственным светом.

— Славная квартирка.

— Да, ведь ты еще не была здесь…

— Как много тут у тебя всего.

— Ты меня упрекаешь?

— Нет, конечно! Просто я вроде как отвыкла от вещей, понимаешь, от безделушек и…

— Разве в твоей церкви не было полно противных мадонн?

— Это не… Гертруда, прости, что я нагрянула так неожиданно…

— Ты уже сотый раз это повторяешь. Куда ты еще должна была пойти, как не в этот дом? Но почему ты прежде не написала мне и не сказала, что уходишь оттуда?

— Я не смогла бы объяснить этого, не смогла бы изложить на бумаге. Так не по себе было, я как заледенела…

— Хорошо, но теперь ты объяснишь, правда? Ночью мы почти не говорили об этом.

— Скоро я должна буду уйти и найти себе гостиницу…

— Что найти? Ты остаешься здесь!

— Но, Гертруда, я не могу, не должна…

— Из-за Гая? Именно поэтому ты должна остаться. То есть я хочу, чтобы ты осталась… о боже!.. Анна, ты пришла, ты не можешь уйти, это важно… понимаешь?..

— Ладно. Но… да, я останусь… если могу быть полезной…

— Полезной!

— Я задумала… я еду в Америку… о, все это может подождать!

— Ты не едешь в Америку… Но ты так много должна мне рассказать… и просто видеть тебя — замечательно, вроде чуда.

— Понимаю, я тоже это чувствую. Рада, что хватило ума позвонить тебе.

— Ты восхитительно выглядишь. Только это платье тебе не идет.

— Я купила его в деревне.

— Заметно! Я помогу тебе приодеться, ты уже все позабыла, да и никогда особо не умела.

— У меня есть деньги, учти.

— А, пустяки…

— Для меня не пустяки. Орден намеревается помогать мне два года, пока буду искать работу или, может, получу какую-то профессию.

— Какого рода работу ты хочешь?

— На что я могу рассчитывать? Пока не знаю.

— Чем ты занималась там, в смысле интеллектуальной работы, или все сводилось к молитвам да постам?

— Немножко преподавала теологию и томистскую философию, но в несколько ограниченном и упрощенном виде — в миру я этим не заработаю. Община была не слишком интеллектуальной.

— Ты это говорила в самом начале, чем удивила меня! Ты принесла свой ум в жертву шарлатанам!

— Я могла бы преподавать латынь, французский, может, и греческий…

— Ты впустую потратила все эти годы… Придется снова задуматься над будущим.

Анна промолчала.

— Почему бы не обучиться на врача? Я помогу деньгами. Твой отец хотел, чтобы ты стала врачом.

— Слишком поздно, и в любом случае я этого не хочу.

— Что ты собиралась делать в Америке, до того как мы решили, что ты не едешь туда?

— Разве мы решили? Там католическая церковь организует курсы для таких, как я, что-то вроде курсов переподготовки: на учителей или социальных работников, и…

— Разве нет таких курсов здесь, в Англии? Или, может, ты хочешь убежать подальше? Решила «начать все заново»? Я не позволю… мы найдем тебе работу. То есть… я… найду.

— Надо подумать, — сказала Анна. Она посмотрела на подругу усталым, отрешенным взглядом и пригладила свой белокурый ежик на голове.