– Он сказал: теперь я что‑то припоминаю… Он тогда уже руководил бригадой… Он сказал, что эти девушки погибли с интервалом в один или два дня. Первая жила в квартале Шубра – на севере города, вторая – в нелегальном квартале близ цементных заводов Тора, на краю пустыни, третья – неподалеку от трущоб Эзбет‑эль‑Нахль, в квартале тряпичников. Он сказал, что полиции не удалось установить никаких связей между жертвами. Девушки не были знакомы друг с другом и учились в разных школах.

Названия кварталов Шарко ровно ничего не говорили. По спине у него стекал пот, и комиссар подергал рубашку, чтобы просохла. Ветерок от вентилятора был приятен, но пить хотелось до смерти. Похоже, гостеприимство – не самая характерная черта местных полицейских.

– Подозреваемые, свидетели?

Толстяк покачал головой и снова заговорил. Нахед, поколебавшись, принялась переводить.

– Ничего определенного. Он помнит только, что всех девушек убили вечером, когда они возвращались домой, и что тела были найдены поблизости от мест, из которых они были похищены. То есть всякий раз – в нескольких километрах от квартала, где девушка жила. На берегу Нила, на краю пустыни, в зарослях сахарного тростника. Все детали – в актах и протоколах.

Неплохо для человека с такой ослабленной памятью. Шарко немножко подумал. Все три места – уединенные, убийца мог спокойно делать там, что ему угодно. Что же касается способа убийства и измывательств над трупами – то тут столько же сходства с бойней в Нотр‑Дам‑де‑Граваншон, сколько и различий.

– Вы можете дать мне карту города?

– Он говорит, что сейчас даст.

– Спасибо. Мне хотелось бы изучить эту папку у себя в гостинице, такое возможно?

– Нет, он говорит, нельзя. Документы нельзя выносить отсюда. Таков порядок. Зато вы можете сделать сколько угодно выписок и – естественно, после проверки – вам могут прислать факсом те листы дела, которые вас заинтересуют.

Шарко попытался двинуться дальше, чтобы определить таким образом границы территории, допуск на которую ему дозволен.

– Мне хотелось бы завтра поехать туда, где были совершены похищения и убийства. Дадите сопровождающего?

Толстяк пожал жирными плечами в звездах.

– Он сказал, что все его люди очень заняты. И он никак не может понять, зачем вам ехать на места, которых давно не существует: Каир сильно разросся. Каир разрастается, как плесень.

– Плесень?

– Он так выразился… Он спрашивает, почему вы, европейцы, настолько им не верите, что хотите переделывать по‑своему то, что ими уже сделано.

Тон египтянина оставался вроде как беззаботным, но в голосе его прозвучали новые нотки: властные. Здесь он у себя, на своей земле, на своей территории.

– Просто мне хочется понять, каким образом бедные девушки попали в лапы гнусного убийцы. Представить себе, как этот хищник перемещался по городу. Любой убийца оставляет после себя запах, который не рассеивается и спустя много лет. Запах порока и извращения. Я хочу попытаться учуять этот запах. Я хочу побывать там, где произошли убийства.

Шарко не сводил черных глаз с молодой женщины и говорил так, будто слова его предназначены только Нахед. Она перевела сказанное французом‑аналитиком на арабский. Нуреддин резким жестом раздавил в пепельнице едва прикуренную сигару и встал.

– Он говорит, что не понимает ни вашего ремесла, ни ваших методов работы. Здешние полицейские ничего не вынюхивают, для этого есть собаки, а люди – действуют, люди искореняют паразитов. Он не хочет ни возвращаться к ушедшим в прошлое делам, ни раздирать зарубцевавшиеся раны, которые Египет намерен забыть. У нашей страны хватает забот с терроризмом, экстремизмом и наркотиками.