Героини подобных произведений – всегда истерички. Их поступки необъяснимы и продиктованы какими-то стихийными побуждениями. Способен ли нормальный человек поверить в данном случае автору?

    «Лед… синь-вода… Лицо Евсюкова. Слова: «На белых нарветесь ненароком, живым не сдавай».

    Ахнула, закусила губы и схватила брошенную винтовку.

    – Эй, ты… кадет поганый!.. Назад! Говорю тебе – назад, черт!

    Поручик махнул руками, стоя по щиколотки в воде.

    Внезапно он услыхал за спиной оглушительный, торжествующий грохот гибнущей в огне и буре планеты…

    Поручик упал головой в воду. В маслянистом стекле расходились красные струйки из раздробленного черепа.

    Марютка шагнула вперед, нагнулась. С воплем рванула гимнастерку на груди, выронив винтовку.

    В воде на розовой нити нерва колыхался выбитый из орбиты глаз. Синий, как море, шарик смотрел на нее недоуменно-жалостно.

    Она шлепнулась ладонями в воду, попыталась приподнять мертвую, изуродованную голову и вдруг упала на труп, колотясь, пачкая лицо в багровых сгустках, и завыла низким, гнетущим голосом:

    – Родненький мой! Что я наделала? Очнись, болезный мой! Синегла-азенький!»

    (Б. Лавренев. «Сорок первый»)

    В первом случае все из пальца, а во втором – все из сердца. Отчего? Оттого, что Ленский – халтурщик, а Лавренев – романтик, хотя и иронизирует, чтобы не впадать в излишнюю патетику («грохот погибающей планеты»). [10]

    «Мертвая стеклянная пленка», затянувшая глаза бедного Володи, – это слова. А синий глаз в синей воде – это образ, за которым любовь и смерть.

    «Золоченые сопли» всегда повышенно чувствительны.

    «– Мадемуазель, не сердитесь, душечка, – вдруг сказала девочка шепотом, обвивая рукой талию Кати и пряча на ее груди свое лицо. – Не сердитесь, я больше никогда, никогда не буду.

    – Я не сержусь, душенька, и не имею права сердиться. За что же? Мне только очень жаль, что есть маленькие дети, которые мучают животных и никогда не подумают о том, что все эти крошечные творения тоже создания Божии и что этим крошечным созданиям так же больно, как и им, маленьким девочкам».

    («Юность Кати и Вари Солнцевых»).

    Все подобные повести строятся на одном слове – «экзальтация». Одна немолодая женщина, услышав имя Чарской, произнесла нараспев, словно цитируя какое-то произведение этой писательницы: «Ах, Мари – такая душечка! Я всю ночь простояла на коленях у ее двери и плакала от любви к ней…»

    «– Варенька! Радость моя! Моя жизнь! – начал он умоляющим голосом. – Что с вами? Чего вы испугались? Этих чужих? Да?.. Но ведь без них нельзя! Нужны свидетели нашего брака. Мы обвенчаемся и, если вы хотите, они тотчас же оставят нас. Мы уедем к себе, будем одни… Да? Хотите?

    Белев ласково глядел на Варю, стоя совсем близко от нее.

    – Варенька… – начал он шепотом.

    – Не теперь, только не теперь… Лучше потом! Отпустите меня!.. Уедемте отсюда…»

    («Юность Кати и Вари Солнцевых»).

    Подводя итоги, скажу о «золоченых соплях» следующее.