Приведенных примеров достаточно, хотя их можно было бы и продолжить. Впрочем, остановимся еще на обвинениях морального характера. Конечно, Дантон был далеко не ханжа, любил развлечения, не отказывал себе в радостях жизни, словом, это человек в духе славных героев Рабле. В отличие от Робеспьера он, конечно, не пуританин, и он не скрывал этого, жил в свое удовольствие. Но это еще очень далеко от политического преступления, от предательства. На совести Дантона хватает грешков в личной жизни. Однако невозможно найти ни одного факта, который противоречил бы бесспорной истине: Дантон оказал Франции и Революции великие услуги.

Но для Робеспьера это ничто по сравнению с сомнительной моралью Дантона. Здесь он уличает трибунал в невероятных «преступлениях»: «Слово «добродетель» вызывало смех Дантона, нет более прочной добродетели, говорил он шутя, чем добродетель, которую он проявлял каждую ночь со своей женой. Как мог человек, которому всякая моральная идея чужда, быть защитником свободы?»

Любопытно, что сам Робеспьер публично не воспользовался ни одним из своих клеветнических доводов. Он поручил это Сен Жюсту, который ради вожделенной близости к власти за спиной Робеспьера был способен на все. Тщеславный маньяк готов ради счастья быть на виду, готов продать мать родную, которую он один раз, впрочем, действительно обокрал, о чем уже упоминалось.

В тайном документе Робеспьера нет одного: он полностью обходит действительную, реальную политику Дантона, которую тот проводил с конца 1793 года. Он считал, что Революция не должна стоять на месте. Дантон был инициатором установления диктатуры Комитета общественного спасения и применения террора. Осенью 1793 года в момент отчаянного положения это, видимо, было неизбежно. Победы на фронтах и подавление внутренних мятежей уже в декабре 1793 года устранили такую необходимость. Террор и диктатура потеряли свое оправдание. Их надо прекратить и восстановить республиканскую демократию на основе Конституции 1793 года.

Робеспьер, напротив, стремился остановить демократическое развитие Революции, любой ценой сохранить свою диктатуру. Он предусматривал только одно изменение: осенью 1793 года власть Революционного правительства держалась на союзе радикальной буржуазии, монтаньяров с народом, с санкюлотами. Робеспьер разрывал теперь этот союз, подавлял Коммуну, народные комитеты, секции Парижа. Он ищет другого союзника в консервативном Болоте. Он стремится завоевать расположение буржуазии, подавляя ее врагов, посягавших на собственность, и рассчитывал, что в благодарность ему сохранят личную диктатуру. Он отрекся от того, что сделало его вождем монтаньяров – от признания народа главной движущей силой Революции. Робеспьер не понимал, что тем самым обрекает ее на гибель, что в конце концов и произойдет…

Только Дантон если не имел, то хотя бы намечал программу движения Революции к ее исторически необходимому и возможному финалу – к восстановлению и утверждению буржуазно революционной республиканской демократии. Она, конечно, отвечала интересам французской буржуазии, передового класса Франции XVIII века. Но она неизбежно дала бы и народу демократические возможности выдвигать своих вождей, добиваться удовлетворения своих требований, влиять на буржуазное правительство, вырывать у него уступки и в пользу бедняков. Дантон добивался быстрого прекращения войны путем переговоров. Только это могло облегчить положение народа, избавить его от мук голода. Итак, Робеспьер хотел остановить Революцию в тупике кровавой диктатуры, на эшафоте гильотины. Дантон стремился вести ее к буржуазной демократии, дававшей более выгодные условия народу для борьбы за хлеб насущный, за человеческое достоинство бедняка.

Дантон чувствовал, что теперь самое страшное, что может погубить Революцию, – борьба между разными течениями среди самих буржуазных революционеров.

«Когда революция подходит к концу, – говорил Дантон в Конвенте 24 января 1794 года, – когда враги Республики и свободы повсюду спасаются бегством от республиканских легионов, тогда разгораются мелкие страсти, возникают личные счеты, всякого рода недоразумения, и все это происходит между людьми, которые до тех пор дружно, рука об руку, работали на благо народа…

Национальный Конвент только потому победил своих врагов, что он был истинно народным.