|
За эту помощь товарищу «Константин» поплатился взрывом под кормой и получил течь в румпельном отсеке. На флагмане выбило все стекла в ходовой рубке, осколками изранило лица и руки многих людей. Снаряд врага разрушил первое орудие. «Забияка» и «Константин», будучи постоянно в накрытиях, тоже лишились по одной пушке. «Забияка» получил опасное проседание палубы, но оставался молодцом. Под резким углом к противнику он вводил в действие и носовую пушку, обратив ее в корму – на противника, и дуло пушки касалось надстроек. При стрельбе из нее ветер боя проникал даже в рубки, комкая на столах карты, как ненужные газеты. Три эсминца противника, избитые вконец, уже погибали наверняка, и теперь Пилсудский перестроил корабли во фронт, отводя их в глубину Кассарского плеса… Скорость была увеличена!
Матросы с «Грома» кричали на «Храбрый»: – Отходите и вы! Бросайте нас… руби концы!.. Отходящий по левому траверзу дивизион развел высоченную волну. Нахлынув, она раздвинула два корабля, спаянные тросами, и буксиры лопнули. От бешеной качки люди падали за борт – прямо в мазут. «Храбрый» не ушел: Ренненкампф подвалил канлодку своей кормой под нос «Грома». Стали забирать на палубу якорь с «Грома», чтобы тянуть его дальше – на цепях. Большая волна с моря губила все усилия. Пенистый вал надвинул «Храброго» на бак эсминца, раздался хряск металла, леерные стойки падали, как кегли. Якорь полетел за борт, а цепь на разлете перебила ноги боцману. – Уходите! – кричали громовцы. – Мы еще постоим за себя… Немецкий снаряд разбросал палубную команду, переборка рубки окрасилась кровью. Двое раненых на коленях гнулись от боли в дугу и, казалось, отбивали прощальные поклоны «Храброму». – Уходите, – стонали они. – Уходите… мы сами… Ваксмут передал на мостик канлодки – Ренненкампфу: – Забирай моих людей. Все кончено. Я остаюсь… Механик Малышев, полуголый, весь в грязи и кровище, еще пытался остановить приток воды. В ряд с матросами он, словно кузнец, работал пудовым мушкелем. В нижних отсеках люди стояли уже по горло в воде… Ренненкампф призывал команду «Грома»: – Вы же сгорите! Прыгайте на меня… быстро, быстро! Во всей этой неразберихе автоматом стучало четвертое орудие «Грома»; лейтенант Севастьянов, как рядовой матрос, подавал снаряды на пушку. Из рубки выскочил штурман Блинов, швырял в огонь мазута, прямо в горящее море, секретные книги и своды радиокодов. Только это расставание с «секретами» убедило громовцев, что с эсминцем навеки покончено. Ваксмут, облокотясь с мегафоном на обвес мостика, возвышался надо всеми в облаке дыма и пара: – Прощайте, ребятки! Благодарю вас за службу! Предсудкома Соловьев сиганул на мостик: – Вниз! – Я не пойду, – был ответ… Когда его стали брать силой, Ваксмут вцепился в телеграф, не желая расставаться с кораблем: – Прочь… не держите меня! Я помру с ним… Его стащили вниз, перекинули на канонерку. Не хотел уходить и механик Николай Малышев – тоже отбивался в азарте. Матросы скрутили его, как буйнопомешанного, потащили на «Храбрый»: – Жить надо, мех! Какого хрена психуешь? Ренненкампф глянул через обвес на палубу, где муторно и нехорошо колыхалась толпа мокрых, окровавленных и обваренных кипятком людей. – Лишние, ходи вниз! – объявил он с мостика… А когда между бортами кораблей уже образовался провал метра в три, с «Храброго» вдруг метнулась на «Гром» большая сильная тень человека. |
