Утром по радио жителям Пятиморска сообщили, что обгоревшему и находящемуся в смертельной опасности инженеру Панарину нужна кровь. В больницу пришло сто восемь человек. Полная, лег сорока пяти, домохозяйка объяснила Куприянову, что хотя она ужасно боится уколов, но решила отдать свою кровь, потому что иначе ее «на всю жизнь замучит совесть».

Подошла кровь только Виктора Нагибова, который сам недавно не сильно обгорел.

Надя Лобунец добыла лед для пузырей и для того, чтобы в палате Стася было прохладно, а девчата из лаборатории притащили сюда же небольшой холодильник, забили его соками, кефиром, минеральной водой.

В коридоре они тихо расспрашивали Аллу:

— Спал?

— Ему лучше?

Она отвечала:

— Спал… немного.

Девушки повеселели, одна из них даже засмеялась:

— Вытащим гурто́м.

Алла, не желая обманывать, призналась:

— Плохо ему… Еще хуже, — и заплакала.

Тогда девушка, что рассмеялась, сказала виновато:

— А я-то, дура, развеселилась.

В аэропорту, по звонку Альзина из Пятиморска, был забронирован вертолет. Пока оформлялись документы, Потап куда-то смотался на машине, привез фрукты и поливитамины.

Передавая их Леокадии, попросил:

— Ты там скажи Наде, что я скоро приеду.

Профессор и Леокадия прилетели в Пятиморск в начале десятого. Долмацкий пожурил коллег, что первичную обработку ожогов сделали устаревшим способом. Под неглубоким наркозом иссек омертвевшие ткани, наложил на раны привезенную мазь.

Только через несколько часов, выйдя в коридор и заметив там Юрасову, профессор подошел к ней.

— Молодой человек неудачно прогулялся на тот свет. А вам, воительница, пора бы и отдохнуть. Как я понимаю, опасность оккупации моей квартиры миновала…

— Раз и навсегда! — повеселев, воскликнула Лешка. — Значит, Стасик будет жить?

— Будет жить и в третьем тысячелетии. Что касается лица, то одна-две пластические операции — и он предстанет перед вами даже в улучшенном издании…

Почувствовав, что несколько перехватил в шутливом тоне, уже серьезно спросил:

— А эта маленькая женщина в очках — его супруга?

— Друг, — с запинкой сказала Леокадия, хотя с гораздо большим удовольствием произнесла бы «невеста».

Леокадия отправилась домой. Позвонив в школу Марии Павловне, получила разрешение отдохнуть, едва успев снять одежду, уже спала непробудным сном. Проснулась под вечер и сразу же побежала в больницу. Ее впустили к Стасю. Он лежал в палате один, рядом сидела Аллочка. Из-за бинтов виднелись только бледные губы да живые поблескивающие глаза.

— Жив курилка! — тихо сказал Стась и попытался улыбнуться. — Нас мало, но мы — в тельняшках.

В коридоре Алла, обняв Леокадию, разрыдалась:

— Я только теперь поняла, что он для меня значит…

Леокадии пришла чудовищная мысль: если бы с Алешей произошла беда и болезнь приковала его навсегда к постели, она взяла бы его к себе!

Только нет, пусть лучше остается здоровым и невредимым.

Июньский вечерний час тих и задумчив. Море бьет негромкой волной о плотину.

Леокадия идет одна вдоль плотины. Сколько связано у нее в жизни с этими безлюдными местами! Здесь, за поворотам, в балочке, когда-то названной Лешкой «розой пятиморских запахов», открыл ей свое горе Нагибов. Здесь девять лет назад сидела она с Верой и гадала, что ждет их впереди, и строила планы, и возмущалась Вериной мечтой о «хорошей семье».

Семейное счастье… Сам ли человек складывает или разрушает его?

Почему так счастливы Лобунцы, Чаругины, Углевы, Громаковы, Альзины, Нелька и почему такой мучительный путь проделали к счастью Стасик с Аллой и так изламывается все время жизнь Веры?

Не может быть семейное счастье лотереей.