Изменить размер шрифта - +

— Мужчины — добытчики!

— А девчата готовят!

— Это атавизм!

Одного из добытчиков картошки с чужого огорода привел в лагерь дед с охотничьим ружьем и долго стыдил. Было бурное собрание. Решили вести себя прилично. На собрании выяснилась еще одна история: четыре коммунара «за леность» исключили из «комнатной ячейки» пятого. Он отомстил: добыл чайник (задача здесь нелегкая), заварил чай и, когда обидчики наелись селедки, стал неторопливо попивать чаек. Его просили налить стакан — отказал. Предлагали по двадцать копеек за стакан — отверг. Потом смилостивился — выдал бесплатно.

Вечерами в клубе танцевали под радиолу. Возвращались домой берегом реки, по дороге, залитой луной. Однако скоро постановили собрать по десять рублей и купить патефон. Временно исполняющие обязанности директора патефона назначили Панарина.

На третий день прибывания в Шамекино Лешка отправилась звонить домой: успокоить родителей, что доехала благополучно, да спросить, между прочим, нет ли писем.

В маленькой комнате переговорной ни души. Окно открыто, пахнет прибитой дождем пылью. Лешка заказала разговор, а сама подсел к столу, застеленному светло-серым картоном. Чего только не был написано на нем вкривь и вкось!

«Что это за срочный разговор, который надо ждать три часа?» — недоумевал какой-то страдалец и ставил четыре огромных восклицательных знака.

«Любовь — это вечная мука, любовь — это горечь разлуки», — меланхолично делился опытом другой.

«Без правды и откровенности не жди хорошего».

«Верно», — соглашаясь, приписала Лешка сбоку и улыбнулась. Под этой записью стояло:

«В минуты ожидания разговора она нервно ходила из угла угол».

Но «нервно ходить» Лешке не пришлось. Деревянный голос сообщил:

— Заказ шестьдесят семь. Пятиморск. Кабина первая.

Лешка влетела в кабину.

— Папунь, это ты? Как здоровье? Хорошо? А мамино? Я жива-здорова, доехала благополучно. Кушаю, аж за ушами трещит. Нет, правда! Что? Ну, курицу, отбивные… разное. Никогда у меня не было такого зверского аппетита. Истратила даже деньги, отложенные на платье. Вы ж, смотрите, мне хоть один арбузик оставьте… Не дождусь, когда приеду. На комбинате за это время, ой, сколько понастроят! Химичка наша… Нет, не Валентина Ивановна, а Иришка… Ну, Верочкина! Знаешь, какая боевая! Мы все за ней ухаживаем. Пеленки только успеваем стирать… Ничего, справляемся. Степановна помогает… Да нет — бабушка, у которой Верчик живет.

И невинненьким голосом, как о деле десятом:

— Папунь, писем мне не было?

Притаилась, задержав дыхание.

— Откуда ж им быть? — охладил отец.

Правильно… Привет маме и Севке. Да нет, я хорошо ем…

Печально положила трубку.

 

Лешка пошла на Шамекинский комбинат к двенадцати ночи. Перепрыгивая через две-три ступеньки лестницы главного корпуса, взбежала наверх в цех омыления и к рабочему месту поспела за несколько минут до начала смены.

Аппаратчица Клава Делямина, к которой прикрепили для обучения Лешку, записывала в это время в журнал сдачи и приема смены температуру в омылителях, кислотное число. Омылитель, с первого взгляда прозванный Лешкой крокодилом, красный, с тремя трубами, скорее походил на допотопный паровоз. Он сегодня не работал, поэтому в ход пустили доомылитель — гриб с приземистой ножкой.

Попахивало парафином.

Странное дело: первые дни этот запах преследовал, казалось, пропитал одежду, волосы, воздух. Теперь Лешка его почти не ощущала, воспринимала как должное.

Так, наверное, свыкается с кисловатым запахом окалины кузнец, с запахом печатной краски — типографский рабочий.

Быстрый переход