Но прежде чем ей удалось сделать хотя бы шаг, Дивон уже был рядом.

– Отчего же? – улыбнулся он, обнимая ее за плечи жестом, исключающим малейшее сопротивление. – Полагаю, ей будет приятней услышать эту новость из ваших собственных уст. – Приподняв саквояж, Дивон сделал удивленное лицо. – Похищение фамильного серебра, а, Малышка?

– Да вы что?! – Фелисити потянулась к багажу, но легким мановением руки Дивон сделал его недосягаемым. – Отдайте! Отдайте сейчас же! Вы не имеете права!

– Ваши вещи будут непременно возвращены, и к тому же, я уже говорил вам, что ваше пребывание в доме моей бабушки имеет непосредственное отношение лично ко мне и моим занятиям, а с этим надо считаться.

Фелисити оставалось лишь подчиниться, но выражение недовольства на ее личике говорило о самой последней степени терпения. С таким красноречивым лицом она и вошла в гостиную.

– Что же это происходит? Ради всего святого, скажи же мне, Дивон! – Эвелин была уже на ногах, встречая молодых людей на пороге.

– Мисс Уэнтворт покидает нас, ба.

– Ваш внук, это животное, отнял у меня саквояж!

Эти две фразы прозвучали одновременно, заставив миссис Блэкстоун беспомощно перевести взор с одного на другого. Фелисити упорно тянулась за своим саквояжем, Дивон же в самый последний момент выхватывал его прямо из ее рук.

– Отдайте!

– Что ты делаешь с саквояжем мисс Уэнтворт, Дивон? – указала старуха кончиком трости на злосчастный багаж.

– Всего лишь учтиво держу его, ба.

– Не надо мне лгать, мальчик. Ты этого никогда не умел. – Оскорбленно улыбнувшись, старуха важно прошествовала обратно к креслу.

– Как? Разве вы не заставите его отдать мне мой саквояж?! – Фелисити окончательно разъярилась.

– Да он и не намерен его держать. – Эвелин нетерпеливо махнула рукой, приказывая им сесть. Фелисити поняла, что перед тем, как уйти из этого сумасшедшего дома, ей придется вынести все, что бы ни придумали старая ведьма и ее хамоватый внучок. О, почему же она сразу, сломя голову, не бросилась вон из этого проклятого места?!

– Так-то лучше. – Эвелин снова склонилась над тростью. – А теперь поведайте мне добром, куда вы направляетесь.

Фелисити перевела дыхание, понимая, что нет никакого толку объяснять этой парочке свою непричастность к определенной женской профессии, в занятии которой и бабка, и внук, видимо, недвусмысленно ее подозревали, и потому решила говорить почти правду.

– Я направляюсь в Магнолию-Хилл, чтобы забрать троих детей. Детей-рабов. Я выкуплю их и увезу с собой в… Ричмонд.

– Она обещала это своей дорогой кормилице, которая умирает… или уже умерла? Что из этого всего правда, мисс Уэнтворт?

Фелисити в ответ лишь презрительно окинула его взглядом.

– Замолчи, Дивон, пусть девушка закончит.

Дивон отодвинулся, скрестил демонстративно руки и приготовился смотреть очередное представление в исполнении очаровательной мисс Уэнтворт. И он не разочаровался. Ее синие глаза потемнели от гнева так, что стали напоминать только что освеженный дождем барвинок; потом девушка отвернулась и сосредоточила все усилия на уверении в своей искренности нахмуренной старушки. Речь ее, потеряв протяжность, приобрела медлительность прибрежной волны и нежность жасмина, перемешанного с медом.

– Он сказал правду. Кормилица умирает, и я обещала ей найти детей и вернуть их.

– Но разве вам никто не говорил, что война распространяется и на детей?

– Конечно… но… – Что оставалось ей сказать? То, что в Нью-Йорке эта война казалась далекой и романтичной? Что она сама не имела о войне никакого понятия, кроме представлений о красивых сражениях с развернутыми знаменами? Все это было бы совершенно бессмысленно.