Там же был Шерлок Холмс. Чтобы попасть в дом, он выломал входную дверь, чего не имел права делать, — подобными делами занимается полиция. С этим великим человеком я оказался рядом впервые, да ещё имел возможность наблюдать его в действии — своё расследование он уже начал. Что вам сказать, Чейз? Я ведь его до этого видел, но тут он мне показался ещё выше, бросалась в глаза худоба эдакого эстета, словно он морил себя голодом. Обращали на себя внимание выступающий подбородок и скулы, но прежде всего глаза — стоило им остановиться на каком-то предмете, как они поглощали все сведения, какие этот предмет мог предложить. Он поражал своей энергией, неуёмностью, каких я никогда не встречал в людях. Двигался он собранно и экономно. И ты понимал, что действовать надо быстро, время слишком дорого. Он был в тёмном сюртуке, с непокрытой головой. В руках держал рулетку, которую как раз убирал.

— А доктор Ватсон?

— Он был менее заметен. Просто стоял в тени в углу комнаты, роста среднего, круглолицый, сдержанный.

Описывать дело в подробностях не буду. Если интересно, можете прочитать сами. Покойника звали, как я уже сказал, Бартоломью Шолто. Оказалось, что ему и его брату-близнецу, Таддеушу, отец оставил большое наследство. Но найти его они не могли. Отсюда и столько ям в саду. Факты этого дела представлялись мне очевидными. Два брата повздорили, как часто бывает с мужчинами, когда на них обрушивается неожиданное богатство. Таддеуш убил брата, поразив его выпущенной из трубки ядовитой стрелой. Забыл сказать, что в доме было полно индийских безделушек. Я арестовал Таддеуша, а заодно и его слугу, человека по фамилии Макмёрдо — за соучастие.

— Вы оказались правы?

— Нет, сэр. Как выяснилось, я был не прав. И выставил себя круглым дураком, не первым, разумеется, кто снискал себе такие лавры, — в моей шкуре до меня приходилось бывать и коллегам, — но тогда меня это мало утешало.

Он замолчал и перевёл взгляд за окно, где сменялись чередой французские деревушки, но по его глазам было ясно — к пейзажу он безучастен.

— А в третий раз? — спросил я.

— Это было ещё через несколько месяцев… любопытная история с Абернетти. Если не против, сейчас я о ней распространяться не буду. Она и по сей день вызывает у меня раздражение. Началась она, как казалось, с ограбления… хотя и не совсем обычного. Скажу лишь, что я снова всё проморгал и стоял, как чурбан, а арест производил мистер Холмс. Больше такого не повторится, мистер Чейз. Это я вам обещаю.

Следующие несколько часов Джонс ко мне почти не обращался. На пересадку до Парижа мы успели без приключений… второй раз я ехал через этот город, не имея возможности хоть краем глаза взглянуть на Эйфелеву башню. Но так ли это важно? Нас ждал Лондон, и мне уже было не по себе. Над нами словно нависла тень, но чья именно — Холмса, Деверо или даже Мориарти, — лучше было не гадать.

Итак, впереди — Лондон.

Есть такое поверье: добропорядочные американцы после смерти переносятся в Париж. Ну, а тех, кто изрядно нагрешил, ждёт судьба вроде моей — так я думал, волоча свой дорожный чемодан с вокзала Чаринг-Кросс, а вокруг галдели извозчики, кружили попрошайки, текло людское море. Здесь мы с инспектором Джонсом расстались: он поехал домой в Камберуэлл, а мне предстояло найти гостиницу, которая вписалась бы в бюджет агентства Пинкертона для оперативника средней руки. С удивлением я узнал, что у Джонса есть жена и ребёнок. Я-то решил, что он холост и даже одинок. Но в Париже он рассказал о своём семействе, и когда мы спускались по трапу парохода в Дувре, он сжимал в руке индийский резиновый мячик и куклу французского полицейского, по фамилии Флажолет, купленную возле вокзала Гар дю Норд. Это открытие меня обеспокоило, но я молчал об этом до конца поездки.