Я подождал, пока Этелни Джонс пройдёт обряд представления, и вместе мы пошли наверх.

— Линкольн?.. — спросил он.

— Сын Авраама Линкольна, — ответил я. Разве я мог забыть, что потомка одной из самых знаменитых семей Америки отправили в туманный Альбион? Это место было уготовано для него в театре Форда, в тот самый вечер, когда убили его отца. Людское сочувствие к нему переросло во всенародную поддержку. Говорили даже, что на следующих выборах он может вступить в президентскую гонку.

— Этот подлог может мне дорого обойтись, — пробормотал Джонс, полушутя-полусерьёзно.

— Мы здесь, — возразил я. — И пока всё идёт гладко.

— Мне противна сама мысль о том, что преступники скрываются в дипломатическом представительстве. Посольство даёт им право на неприкосновенность!

— Они всего лишь пригласили Скотчи на приём, — напомнил я ему. — Посмотрим, нет ли здесь нашего мальчика и его спутника из брогама.

Мы прошли в арку и попали в комнату, которая тянулась до самого конца здания, с окнами от пола до потолка — полностью зашторенными, иначе можно было бы насладиться великолепным видом на расположенные сзади парки. Гостей уже собралось человек сто, пианист наигрывал что-то синкопированное, наверное, этот ритм ни о чём не говорил Этелни Джонсу, но мне показалось, что это джаз с улиц Нового Орлеана. Длинный стол был уставлен бокалами и кувшинами с фруктовым пуншем, официанты разносили блюда с едой… свежие устрицы с огурцами и редькой, рыбные тефтели, волованы и тому подобное. Забавно, что ко многим блюдам были прикреплены этикетки, рекламирующие производителей. Например, «французская приправа Брауна», «филадельфийская горчица Колберна». Позже на одном из столов предлагался ароматный кофе Чейза и Сэнборна. Видимо, поскольку это была встреча бизнесменов, сотрудники посольства решили, что подобная реклама вполне уместна.

Заняться нам было особенно нечем. Всё-таки мы попали на приём, и о том, чтобы болтаться по посольству и вынюхивать, нет ли здесь Кларенса Деверо, не могло быть и речи. Если он здесь, есть вероятность, что мы на него наткнёмся, или на кого-то, кто его знает. В противном случае, увы, мы потратим время впустую.

Мы выпили нечто крепкое со льдом и мятой («Кентуккский бурбон из четырёх роз», гласила этикетка) и принялись бродить среди гостей. Число приглашённых вскоре удвоилось, все в изысканных вечерних туалетах, вскоре в толпе я заметил низкорослого человека, одного из тех, кто встречал гостей. Он недовольно отмахивался от официанта, предлагавшего ему сосиски с соусом.

— Я не ем мяса!

Эти слова, невежливые сами по себе, да ещё произнесённые визгливым голосом, прозвучали чрезвычайно неуместно. Наконец посол, его жена и советник отошли от входных дверей, что означало: гости в сборе. С этой минуты Роберт Линкольн постоянно находился в окружении небольшой толпы, он всё время был в центре внимания, и сила его притяжения была так велика, что в один из таких кругов затянуло и нас с Джонсом.

— А как быть с охотой на тюленей? — спросил его кто-то. Этот «кто-то» был обладателем бакенбард и глаз навыкате, что делало его самого похожим на тюленя. — Неужели мы будем воевать из-за Берингова моря?

— Не думаю, сэр, — спокойно ответил Линкольн. — Я абсолютно уверен, что мы сумеем найти общий язык.

— Но ведь эти тюлени — американские!

— Едва ли тюлени считают себя американскими, канадскими или какими-то ещё.