Сазоновна была уже готова.

— Ты погоди! Посиди дома. Придешь к смене. А я погляжу там…

Легонько нажал плечом на дверь.

Сазоновна подняла руку, чтобы благословить мужа крестом, а он уже по коридору: топ-топ-топ… Как ежик.

Только вышел из казармы, окликнули:

— Анисимыч!

Гаврила Чирьев.

— Ты чего?

— О вашей сходке Дианову сказали. Он приказал чернорабочих к фабрикам поставить. Поберегись, Петр. Я пошел. Прости. Как бы не увидали.

Убежал.

То ли известие не обрадовало, то ли мороз за шиворот забрался, поежился Анисимыч, сдвинул шапку с левой брови на правую, поглядел туда-сюда: идут люди на фабрику. Пять часов утра.

«Ладно!» — сам себе сказал и, разгоняя кровь, засеменил к фабрике бочком, постукивая нога об ногу, похлопывая по бокам руками.

Близко к фабрике не подошел. В стороне встал.

В дверях — сторожа, у кого дубина, у кого ломик, а у некоторых оглобли.

Задерживаться рабочим не позволяют. Как кто встанет — срываются, как борзые, и сразу драться.

Возле корпуса прядильщиков метался Тимофей Яковлев.

— Стой, ребята! Праздник ведь!

— Праздник-то праздник, — отвечали ему согласно, мешкали, ругались, но все равно шли в свой прядильный корпус.

«Ладно», — сказал себе Моисеенко и подбежал ближе к дверям, чтоб его видели рабочие.

К нему тотчас стали подходить. Набралось человек десять.

— Стойте здесь, не ходите на фабрику!

Побежал к боковым дверям.

И тут его узнали, окружили, спрашивали, чего делать.

— А ничего не делать! Стойте сами и других не пускайте. Вернулся к главным дверям, а все уже разошлись, кинулся к боковым — и там никого.

Еще подошли, узнали, остановились, Волков появился:

— Ну чего, Анисимыч?

— А ничего! Спишь больно долго. Ступай к главным дверям.

Волков пошел, но скоро вернулся:

— Сторожа дубинами гоняют.

— Слышь, Анисимыч, — сказал кто-то из ткачей. — Мы, пожалуй, того, на фабрику пойдем… А то ведь, не ровен час, запишут номер, и вместо одного — три дня оттрубишь. Ты не сердись. Ничего, видно, с нашим народом не поделаешь.

Понурились и пошли.

— Овцы! Истинные овцы! — Анисимыч сорвал шапку и бросил под ноги себе.

Волков поднял шапку, стряхнул с нее снег.

— Надень. Простудишься… Слышь, Анисимыч, забежим, что ли, ко мне. Ты небось и не завтракал?

— Да где уж было… Спешил!..

* * *

— Истинные овцы! — снова взъярился Моисеенко, обжигаясь кипятком, хрупая кусковой сахар.

— Не ругайся, Анисимыч. Вишь ведь, предатель сыскался… Сторожей нагнали. Я прикинул: у фабрики стоит человек двести.

— Их двести, а нас — восемь тыщ! — Моисеенко решительно запахнул зипунок. — Поглядим еще! Может, и вправду не бараны.

На фабрике прошли к станкам Анисимыча, они были уже раскрыты и пущены.

— Жена постаралась. Позовем наших — и на третий этаж, в уборную.

Собрались молчком.

— Мужиков с дубьем испугались? — накинулся Анисимыч на ткачей. — Или сил нет у нас, чтоб забор на колы растащить?

— Вот что, братцы! — крикнул Волков. — Ничего страшного, станки и теперь можно остановить.

— А потом чего?

— Морозов приедет, губернатор, жандармы. Подадим губернатору наши требования.