Едва рассвело — пошел на Ильинку. Оставалась последняя надежда — родственник Аппельберга.

«Какого же маху мы с Лукой дали! — казнил себя Моисеенко. — Думали, начнется стачка — и революционеры тут как тут. Видно, пока отбывали ссылку, жандармы сложа руки не сидели. Соображать надо было! Коли царь решился короноваться, значит, уверен был — стрелять некому…»

Шагает Петр Анисимыч по Ильинке, торопится. И — стоп!

Возле знакомого дома — экипаж. Орест жену подсаживает, сам в бобровой шубе, рядом городовой. Как Орест сел, городовой подскочил дверцу затворить. Шпорами щелкнул, руку под козырек, на лице почтение и приятность.

Анисимыча озноб прошиб. Черт те что! Может, Орест этот богач или особа, а может, и полицейский чин, коли городовой вместо швейцара.

Завернул Петр Анисимыч в переулок, пот со лба вытер. Дела… Нужно на что-то решиться, нужно продолжать борьбу! Но какая борьба, если ты один. Пошел к центру.

У разносчика газет спросил адрес «Русских ведомостей». Больше медлить нельзя. Нет путей к нелегальным, надо рискнуть. Надо вывести Морозова на чистую воду.

В дверях редакции — швейцар.

— Что господину угодно?

Ковровые дорожки, картины в рамах, чисто, тепло. Швейцар породистый, медленный, а кулаки — для мордобоя.

— Что господину угодно?

— Мне нужны газеты за пятнадцатое, шестнадцатое и семнадцатое.

По спине так холодком и царапнуло: «Если в газете такой швейцар — правды не жди, не жди сочувствия рабочему человеку». А швейцар вот он.

— Пожалуйте требуемые номера.

Моисеенко полез за мелочью, заплатил, взял газеты. Ватные ноги вынесли на улицу. Забрел в трактир. Взял чаю. В одном из номеров было и про стачку на Никольской мануфактуре. Сообщалось, что бунтовщиков высылают на родину.

«А ведь мужики-то и сказать за себя слова не умеют!» — подумал, и сразу стало ему спокойно и ясно.

Вечером он был в поезде. Сошел в Дрезне. Прежде чем отдаться в руки властей, хотел поговорить с Лукой. Пусть Лука едет в Петербург, ищет связей с нелегальными.

В Ликино на околице наскочил на мужиков.

— Да ведь это ты, Петр Анисимыч!

— Я!

— А мы тебя три дня ждем.

— Коли дождались, берите.

— Да нет, ступай себе. Только Луку твоего взяли и брата.

— Так. — Постоял с мужиками. — Вы, это самое… пойду с воспитанницей попрощаюсь. Тогда и приходите за мной. Не робейте, ребята. Так нужно.

…Всю ночь просидел в съезжей, и всю ночь приходили к нему рабочие. Он им всё стихи читал:

Слушали в ту ночь люди Петра по-особенному, все губами шевелили — видно, очень хотелось запомнить сказанное.

III

В Орехово Моисеенко привезли еще затемно.

Первым его допрашивал судебный следователь Павел Андреевич Баскарев. В огромной комнате пустота — всей мебели: стол, лампа над столом, два стула. Топилась, потрескивая сухими дровами, голландка, но воздух еще не прогрелся.

Следователь пришел очень скоро, в одном только мундире, поздоровался, прибавил в лампе огня, сел за стол, раскладывая бумаги и книги.

Был он бледен, под глазами мешочки, взгляд рассеянный.

Погрел дыханием холодные, посиневшие, с белыми косточками руки, взял ручку и как бы забылся.

— Простите! Прошу садиться, — предложил он Моисеенко. — Можете не раздеваться.

— Да тут и вешалки нету! — передернул плечами Петр Анисимыч.

— Да, кажется, нет. Вы правы.

Следователь отложил ручку, разгладил и без того гладкий, лощеный лист бумаги и опять ушел в себя.