Неудивительно, что старый король Ллир «ушел под гребень волны», как вежливо выражались селки относительно тех, кто настолько глубоко погрузился в себя и в морскую пучину, что потерял желание и способность принимать облик человека.

Аромат океанской воды забивался исходившим от дощатых стен сложным терпким запахом, в котором можно было различить дизельное топливо, моторное масло, кофе, пот и сигаретный дым. Рыбаки заходили в это невысокое деревянное здание, чтобы продать улов, купить наживку, горючее и резиновую ленту для конвейера, пожаловаться друг другу или поделиться сплетнями. Дилан чувствовал, как их взгляды бегают по его телу, словно мухи, но ни у кого не возник вопрос относительно его присутствия здесь. Его здесь приняли — он не был одним из них, но все же считался человеком с острова.

Он прислушивался к их разговорам и пытался из болтовни о погоде, ловушках и ценах выяснить, что могло понадобиться на Краю Света демонам.

— Он не имеет права ставить свои ловушки на этом рифе, — говорил один мужчина другому. — Поэтому я обрезал веревку и привязал ее у буйка.

Его собеседник кивнул.

— Это будет ему наукой.

— Так-то лучше. — Шум подходившей к причалу шхуны, казалось, подчеркнул угрозу в его голосе. — Или в следующий раз я просто обрежу веревку.

Дилан мысленно улыбнулся. Очевидно, люди могли отстаивать свою территорию, как и селки.

Лодочный мотор заглушили. Еще один рыбак, подумал Дилан. Он обернулся и замер на месте. Обычное приветствие застряло у него в горле.

Прибывшей шхуной была «Милая Саро». Он узнал ее очертания еще до того, как прочел название на борту. А рыбаком был Барт Хантер.

Его отец.

Он совсем старик! Дилан встречался с ним на свадьбе, но сейчас, увидев отца без парадного костюма и при свете дня, осознал это с новой силой.

Барт Хантер всегда был крупным мужчиной. Дилану достался его рост, Калебу — широкие плечи и большие рабочие руки. Но годы или пьянство поспособствовали тому, что мяса на этих крепких костях стало намного меньше, лицо обветрилось, волосы выгорели на солнце, и теперь этот суровый седой старик стал похож на старую мачту. Человек. Старый.

Как Дилан мог когда-то бояться его?

Они пристально разглядывали друг друга через все сужающуюся полоску воды.

На свадьбе они почти не разговаривали. Дилану нечего было сказать человеку, который четырнадцать лет фактически держал его мать в плену.

Но прежде чем он успел что-то сообразить, Барт уже швырнул ему швартовочный конец.

Дилан автоматически поймал его. Старые привычки не исчезают. Ему было восемь или девять лет, когда он начал работать на лодке отца, — тяжелая, мокрая, грязная работа в резиновых перчатках и сапогах, слишком больших для него…

Дилан привязал конец, проклиная воспоминания, связывавшие его крепче любой веревки.

Потом он отвернулся и, не говоря ни слова, пошел прочь.

— Не суди меня, мальчик! — крикнул вслед ему Барт.

Слова ударили в спину, словно камни.

— Ты не можешь судить меня!

Дилан даже не обернулся.

Он взбирался по дороге, круто уходившей от пристани вверх, как будто пытался убежать от нараставшего в нем чувства, которое выворачивало внутренности и когтями скреблось под кожей.

Он жадно втягивал прохладный океанский воздух в тщетной попытке укротить зверя, бушевавшего внутри. Он сгорал от страстного желания: ему была необходима женщина и было необходимо море — и такое сочетание двух видов болезненного голода буквально съедало его изнутри. Он отчаянно боролся с порывом вернуться назад, прыгнуть с пирса и, кружась, отправиться под волнами туда, где скрытая от посторонних глаз жизнь течет стремительно, туда, к развевающимся водорослям, в настоящие леса из ламинарии, в холодную и темную глубину.