— Это ты не знаешь Карпентера, а у меня он, слава ихнему богу Яхве, семнадцать лет под боком лежал.

— Кто лежал?

— Карпентер! Только мой Карпентер в юбке, и фамилия у него несколько заковыристей: Шрап–нель–цер! Вишь, как обозвали ее папашу, а может, и того дальше — дедушку. Язык сломаешь! Я лет десять привыкал, пока запомнил. Шрап- нель–цер! Во! — и он поднял вверх указательный палец. — Запоминай и ты, пригодится. Они пока твой завод остановили, зарплаты всех нас лишили, теперь вот из квартиры тебя выкинули. А там, глядишь, и шкуру с живого сдерут. Вот тогда и ты орать начнешь: ай–ай–яй! Шрапнельцеры проклятые! И за трубу чугунную схватишься, как я вот теперь. Азика по башке кулаком огладил.

Он поднял туго сжатый огромный кулак и повертел им, словно впервые видел и дивился силе, сокрытой в нем.

Вошли молодой офицер и доктор, пожилой, лицо усталое, а в глазах досада и нетерпение. Сел в ногах Курицына, оглядел его, стал задавать вопросы:

— На что жалуетесь, что болит?..

— Слава Богу — ничего, почти ничего, вот только лицо ободрал, да плечо ушиб, да еще правая нога болит.

Врач откинул одеяло, стал осматривать. И продолжал спрашивать:

— Как же это вы… с балкона прыгнули?..

— А так — лавры Икара не дают покоя. Хотел как и он… без парашюта. Да вот — не рассчитал малость.

— А вы, как я вижу, балагур. Это хорошо: веселый нрав тоже лечит. А кто это тому мальчику… прическу испортил?

— Виноват, доктор. Кулак у меня тяжеловат. Я живу на втором этаже, а на третьем жена моя с сыном. Жены–то нет, она сейчас в Вене у тетки гостит, а я к сыну зашел. У него на тот час пирушка была: три школьных дружка за столом сидели и два незнакомых кавказца. Ну, один из них мне под нос баллончик ядовитый сунул, и к балкону потащили. Я в последний момент и хватил кулаком по голове обидчика. Да жаль второго угостить не успел.

Курицын рассказывал, а следователь записывал. Это был светловолосый лейтенант, почти мальчик, в новенькой милицейской форме, — он, видимо, недавно вышел из училища. И когда доктор написал свое заключение, офицер поблагодарил его и попросил спуститься вниз к пострадавшему кавказцу.

А когда доктор ушел, представился:

— Я лейтенант Башмачкин. Мне приказано допросить вас.

Курицын оглядел его и довольно закивал головой.

— Вам я отвечу на все вопросы. Но прежде скажите, как это вы так быстро к нам явились?

— А очень просто: я помощник Карпентера и приехал с ним на одной машине. По его заданию мы с доктором обследовали кавказца, лежащего на крыльце вашего дома.

— Он жив, этот кавказец?

— Да, очнулся. Но голова его разбита. Мы вызвали «скорую помощь». Жить будет, и это облегчает ваше положение.

— Вот как! Я еще должен был думать, как бы слишком сильно не зашибить своего убийцу. Хотел бы я вас видеть на моем месте.

Следователь покачивал головой и улыбался. Было видно, что ему, как и доктору, импонирует веселый нрав пострадавшего. Барсов тоже улыбался; он хотя и знал Курицына со студенческих лет, но не переставал восхищаться его неистребимым оптимизмом и способностью в любой ситуации находить смешную сторону.

Курицын ему сказал:

— Пойди на кухню и приготовь все необходимое для чаепития. Мне же для смелости принеси рюмочку коньяка.

Любопытно, что Курицын почти не употреблял спиртного и был беспощаден к рабочим, которых замечал навеселе, но сейчас он хотел взбодриться, заглушить боль в плече и ногах. Он хотя и умен был, как дьявол, и неистощим на технические выдумки, но всю глубину вреда спиртного не постиг.